ОснованиЯ длЯ обращениЯ в Европейский Суд по
правам Человека и Комитет по правам Человека ООН.
Конвенции о защите прав Человека и основных
свобод
в контексте российской судебной практики
Статья
2
Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод:
право на жизнь
Часто можно услышать весьма распространенное, но
неверное мнение, что ЕКПЧ защищает только «преступников», но не
содержит каких-либо гарантий для потерпевших. Это ошибочное мнение,
но оно часто используется с целью принижения значения Европейской
Конвенции и Европейского Суда для обыкновенных людей.
Если говорить о правах потерпевших и жертв
преступлений, то чаще всего гарантии их прав содержатся в ст.ст. 2,
3, 5 и 8 ЕКПЧ.
Ст. 2 Европейской Конвенции о защите прав человека и
основных свобод — право на жизнь — гласит:
«1. Право каждого лица на жизнь охраняется законом.
Никто не может быть умышленно лишен жизни иначе как во исполнение
смертного приговора, вынесенного судом за совершение преступления, в
отношении которого законом предусмотрено такое наказание.
2. Лишение жизни не рассматривается как нарушение
настоящей статьи, когда оно является результатом абсолютно
необходимого применения силы:
а) для защиты любого лица от противоправного насилия;
b) для осуществления законного задержания или
предотвращения побега лица, заключенного под стражу на законных
основаниях;
c) для подавления, в соответствии с законом, бунта
или мятежа».
Право на жизнь — это основное право человека, которое
является предпосылкой для всех остальных прав. При этом ст. 2 не
защищает ни право на достойную жизнь, ни саму жизнь. Она защищает
именно право на жизнь. В этом отношении она предусматривает
непосредственную защиту от действий со стороны государств, а не со
стороны отдельных лиц. Главный принцип ст. 2 состоит в том, чтобы
защищать индивида от любого произвольного лишения жизни
государством. Однако обращение в Европейский Суд может быть связано
и с неправомерными действиями конкретного человека, повлекшими за
собой нарушение ст. 2 Конвенции, когда это нарушение происходит в
условиях отсутствия надлежащей защиты со стороны правительства, так
как жалобы могут подаваться только в связи с действием или
бездействием, за которые несет ответственность правительство.
Так, в деле Осман против Великобритании (Osman
v UK) заявители подали иск на то, что полиция не приняла
разумных мер против учителя, который совершил убийство мужа
заявительницы и ранил ее сына. Хотя по данному делу Европейский Суд
по правам человека не установил нарушений ст. 2, он сформулировал
следующие важные принципы:
«1. Обязанность государства в соответствии со ст. 2
имеет более широкое значение, чем обязанность создания эффективных
норм уголовного права для недопущения совершения нарушений, — это
также обязанность создания механизмов поддержания правопорядка с
целью предотвращения, пресечения, а также наказания за нарушение
этих положений.
2. Она также предполагает, в определенных
обстоятельствах, положительное обязательство со стороны властей
принять оперативные меры, направленные на защиту лиц, жизнь которых
находится в опасности в результате преступных действий со стороны
других лиц.
3. Помня о том, с какими трудностями связано
поддержание правопорядка в современном обществе, как непредсказуемо
человеческое поведение и как сложно принимать оперативные решения в
отношении приоритетов и имеющихся возможностей, такое обязательство
должно интерпретироваться так, чтобы оно не создавало непреодолимых
и чрезмерных трудностей для властей.
4. Оно также должно интерпретироваться с учетом
уважения к процедурам и другим гарантиям, которые накладывают
правовые ограничения на действия по расследованию преступлений и
привлечению нарушителей к ответственности, включая гарантии,
изложенные в ст.ст. 5 и 8 Конвенции.
5. Следовательно, [заявителю] требуется представить
данные, свидетельствующие о том, что власти не сумели сделать все,
что в разумных пределах от них требуется, чтобы избежать «реального
и непосредственного» риска опасности для жизни, о котором они знали
или должны были знать» (перевод автора).
Конвенция не защищает право на жизнь всегда и при
всех обстоятельствах. Часть 2 ст. 2 определяет ситуации, при которых
разрешается применение насилия (пункты «а», «b», «с»), которое затем
может непреднамеренно привести к лишению жизни. При этом такое
применение силы должно быть абсолютно необходимым для целей,
указанных в подпунктах статьи; кроме того, применение силы
необходимо строго соизмерять с законной целью, которая при этом
преследуется. Соразмерность должна оцениваться с учетом характера
преследуемой цели, возникающей опасности для жизни и риска, что
применение такой силы может привести к лишению жизни. Примером
такого применения силы могут быть правомерные действия лица,
например, для отражения нападения в пределах необходимой обороны.
При этом умысел лица, действия которого повлекли смерть, должен быть
направлен на предупреждение определенных последствий и
предотвращение определенных действий, а не на лишение жизни
человека.
В связи с применением ст. 2 в практике Европейского
Суда возникал и возникает ряд проблем, требующих дальнейшего
разрешения. Так, спорными являются некоторые вопросы, связанные с
абортами, например, следует ли рассматривать еще не родившегося
ребенка как «живого», или не менее сложные и спорные вопросы,
связанные с эвтаназией. Остаются также открытыми вопросы о том,
следует ли рассматривать право на жизнь как обязанность человека
жить и может ли человек добровольно отказаться от этого права.
Случаи лишения жизни в связи с исполнением смертного
приговора согласно тексту ст. 2 Европейской Конвенции не признаются
нарушением права на жизнь. Вместе с тем, в соответствии со ст. 1
Протокола № 6 к Конвенции, никто не может быть приговорен к смертной
казни или казнен. Надо иметь в виду, что Протокол № 6 является
действующим, но Российской Федерацией он до сих пор не
ратифицирован.
Раздел 2
Статья 3
Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод:
право
на физическую неприкосновенность
Право быть свободным от пыток и от бесчеловечного или
унижающего достоинство обращения является одним из самых главных
прав человека, так как оно связано с личной неприкосновенностью и
человеческим достоинством индивида.
Ст. 3 Конвенции относится к разряду абсолютных прав,
соблюдение которые гарантируется при любых обстоятельствах. В п. 2
ст. 15 Конвенции, которая позволяет государствам отступать от своих
обязательств по Конвенции в случае чрезвычайных обстоятельств,
сказано, что ни при каких обстоятельствах государство не может
отступать от своих обязательств по ст. 3.
Суд в своем решении по делу Ирландия против
Великобритании (Ireland v UK) от 18 января 1978 г. провел
различие между тремя категориями запрещенного поведения:
«1. Пытка: намеренное бесчеловечное обращение,
вызывающее весьма серьезные и жестокие страдания, цель которого
заключается в том, чтобы добиться информации или признания;
2. Бесчеловечное обращение: причинение сильных
физических и нравственных страданий;
3. Унижающее достоинство обращение: плохое обращение,
направленное на то, чтобы вызвать у жертв чувства страха, боли и
неполноценности, которые могут унизить и опозорить их и, возможно,
сломить их физическое или моральное сопротивление».
Согласно прецеденту бесчеловечное обращение при
содержании под стражей может порождать проблемы, имеющие отношение к
ст. 3, если оно достигнет «определенного уровня жестокости». Это
разграничение зависит от степени уязвимости лица, лишенного свободы.
В деле Томаси против Франции (Tomasi v
France) заявитель утверждал, что «в течение длительного времени,
когда он был задержан полицией и находился под стражей, полицейские
били его по лицу, а также избивали его ногами и кулаками. Хотя
медицинское освидетельствование не вполне подтвердило утверждения
заявителя, оно установило, что ему были нанесены побои разной
степени тяжести. По мнению Суда, свидетельства нанесенных телесных
повреждений достаточно серьезны, чтобы заключить, что, находясь под
стражей, заявитель был подвергнут бесчеловечному и унижающему
человеческое достоинство обращению в смысле, который содержится в
формулировке ст. 3. Требования, предъявляемые к проведению
расследования, а также неоспоримые трудности, связанные с борьбой с
преступностью, особенно с терроризмом, не могут ограничивать степень
защиты, гарантированной ст. 3 в отношении уважения физической
неприкосновенности граждан».
Еще более категоричный вывод был сделан Судом в деле
Рибич против Австрии (Ribitsch v Austria), в котором
заявитель также заявлял, что во время содержания под стражей его
избивали ногами и кулаками, причинив ему телесные повреждения в виде
синяков и ссадин:
«...любое использование физической силы в отношении
лица, лишенного свободы, не вызванное необходимостью, порожденной
поведением этого лица, унижает человеческое достоинство и
принципиально нарушает право, гарантированное ст. 3 Конвенции».
Под использованием физической силы в этом контексте
подразумевается произвольное нападение; иное применение силы,
например, необоснованное наложение наручников, которое требует
подробного исследования.
Для того, чтобы исчерпать внутригосударственные
средства защиты против пыток, необходимо ходатайствовать о
проведении органами прокуратуры соответствующей проверки по факту
применения физического насилия. Если в результате этой проверки не
будет возбуждено уголовное дело, следует обратиться с официальным
заявлением о возбуждении уголовного дела против лиц, применявших
насилие. Как следует из существующей практики, чаще всего
правоохранительные органы в возбуждении уголовного дела отказывают,
а возбужденные уголовные дела по таким обращениям нередко
прекращаются. В этих случаях у заявителей имеется право обжаловать
соответствующее постановление о прекращении дела или об отказе в
возбуждении уголовного дела в суд по месту нахождения органа,
вынесшего соответствующее решение. Такой подход впервые был
выработан Конституционным Судом Российской Федерации, впоследствии
это решение Конституционного Суда нашло отражение в измененном
тексте ст. 209 УПК РСФСР (ч. 5). В случае отказа суда всесторонне и
объективно рассмотреть такую жалобу, если обоснованность такого
отказа была подтверждена решением кассационной инстанции по частной
жалобе на определение первой инстанции, можно с уверенностью
говорить о том, что все эффективные средства защиты внутри страны
были исчерпаны. Кроме того, представляется, что есть основания
заявлять об отсутствии в стране эффективных способов защиты от
нарушения ст. 3, т. е. имеет место еще и нарушение ст. 13 Конвенции.
Корень этой проблемы кроется отчасти в отсутствии
должной уголовно-правовой оценки такого общественно опасного
явления, как пытка. В этой связи следует обратиться к итогам 17
сессии Комитета против пыток ООН от 12 ноября 1996 г., где в
слушаниях по Российской Федерации было специально отмечено, что
понятие пытки не криминализовано по российскому Уголовному кодексу,
как того требует ст. 4 Конвенции против пыток, а ссылки российских
официальных лиц на наличие сходных составов в российском уголовном
законодательстве не являются обоснованными, так как и документы ООН,
и документы Совета Европы имеют в виду ответственность, которая
должна наступать именно за пытки и другое бесчеловечное обращение, а
не по «сходным» составам.
Если согласно ст. 35 Конвенции шестимесячный срок
исчисляется с даты вынесения последнего судебного решения по делу,
то в вышеуказанном случае шестимесячный срок исчисляется с момента
нарушения права, гарантированного Европейской Конвенцией о защите
прав человека и основных свобод, т. е. с того момента, когда имело
место нарушение ст. 3, так как может случиться, что по делу никогда
не будет вынесено ни одного судебного решения.
Обычно доказательствами нарушения ст. 3 Конвенции
могут служить результаты медицинского освидетельствования,
рентгенологического обследования, различная медицинская
документация, справки. В некоторых случаях, особенно в условиях
заключения, получить такие документы не представляется возможным. В
подобных ситуациях доказательствами пыток или иного бесчеловечного
обращения могут служить копии жалоб и заявлений, направленные в
различные инстанции, письменные свидетельские показания лиц, которые
могут подтвердить применение такого воздействия; выписки из
протокола судебного заседания, из которых видно, что подсудимый в
суде заявлял о нарушении в отношении него ст. 3; подробное описание
применения физического или психического воздействия, сделанное в
ходе судебного разбирательства и в кассационной жалобе.
Кроме жалоб со стороны заключенных, в практике
Европейского Суда рассматривались жалобы со ссылкой на ст. 3 в связи
с другими видами обстоятельств.
Так, жертвами нарушения ст. 3 считали себя лица,
подлежащие выдаче (экстрадиции) в страны, где к заключенным
применяются пытки или смертная казнь, лица, подвергавшиеся телесным
наказаниям, в том числе несовершеннолетние, а также лица, длительное
время содержавшиеся в условиях ожидания смертной казни.
Дискуссионными остаются вопросы, связанные с дискриминацией, которая
при определенных условиях может представлять собой нарушение
положений ст. 3 в части имеющего место унижающего достоинство
обращения.
Права, охраняемые ст. 3 Европейской Конвенции о
защите прав человека и основных свобод, защищаются также двумя
другими конвенциями — Конвенцией Организации Объединенных Наций
против пыток и другого жестокого, бесчеловечного или унижающего
достоинство обращения или наказания (вступила в силу с января 1987
года) и Европейской Конвенцией о предупреждении пыток и
бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания
(вступила в силу с февраля 1989 года), устанавливающей право
Европейского Комитета по предупреждению пыток в любое время посещать
любое место заключения в целях выявления нарушений ст. 3 Европейской
Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Такие посещения
уже неоднократно имели место в Российской Федерации.
Нарушения
статьи 13 в связи с нарушением статей 2 и 3
Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод
В
ситуациях, когда основные права граждан, гарантированные ст.ст. 2 и
3 Конвенции, оказываются нарушенными, необходимо производить
«эффективное официальное расследование в той или иной форме». Это
обязательство в первую очередь касается тех случаев, в которых
принимали участие (или могли быть задействованы) государственные
официальные лица.
В ряде
дел, имевших отношение к Турции (например, Аксой против Турции),
Суд установил, что в случаях, когда смерть человека наступила при
подозрительных обстоятельствах, когда он пропал без вести или когда
«имеются основания предполагать», что в отношении него были
использованы пытки, ст. 13 требует провести «тщательное и
эффективное расследование, способное привести к выявлению и
наказанию виновных и предусматривающее возможность эффективного
доступа родственников к процедуре расследования».
Еще
более важным прецедентом для России является решение Европейского
Суда по делу Ассенов и др. против Болгарии (Assenov &
others v Bulgaria). В России и Болгарии долгие годы существовали
весьма сходные системы и принципы деятельности правоохранительных
органов. По данному делу Европейский Суд хотя и не усмотрел
достаточных оснований для признания нарушений ст. 3 Конвенции,
однако признал нарушение ст. 13 Конвенции, которое выразилось в том,
что со стороны государства имело место упущение в отношении
исполнения обязательства произвести надлежащее официальное
расследование при наличии мотивированных утверждений заявителя о
применении пыток.
Раздел 3
Статья
5
Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод
(статья 9 Международного Пакта о гражданских и политических
правах): право на свободу и личную
неприкосновенность.
Практическое значение статьи 5 ЕКПЧ и статьи 9 МПГПП
Статья
5 (1) Европейской Конвенции
(статья
9 (1) Международного Пакта)
Общее
правило о защите права на неприкосновенность личности сформулировано
в ст. 5 (п. 1) Конвенции: «Никто не может быть лишен свободы
иначе как в следующих случаях и в порядке, установленном законом».
Данная норма предусматривает исчерпывающий перечень оснований, когда
арест (задержание) может считаться осуществленным в соответствии с
требованиями ЕКПЧ:
«a) законное содержание под стражей лица, осужденного компетентным
судом;
b) законное задержание или заключение под стражу (арест) лица за
неисполнение вынесенного в соответствии с законом решения суда или с
целью обеспечения исполнения любого обязательства, предписанного
законом;
c) законное задержание или заключение под стражу лица, произведенное
с тем, чтобы оно предстало перед компетентным органом по
обоснованному подозрению в совершении правонарушения или в случае,
когда имеются достаточные основания полагать, что необходимо
предотвратить совершение им правонарушения или помешать ему
скрыться после его совершения;
d) заключение под стражу несовершеннолетнего лица на основании
законного постановления для воспитательного надзора или его законное
заключение под стражу, произведенное с тем, чтобы оно предстало
перед компетентным органом;
e) законное заключение под стражу лиц с целью предотвращения
распространения инфекционных заболеваний, а также законное
заключение под стражу душевнобольных, алкоголиков, наркоманов или
бродяг;
f) законное задержание или заключение под стражу лица с целью
предотвращения его незаконного въезда в страну или лица, против
которого принимаются меры по его высылке или выдаче».
При
анализе данной нормы прежде всего необходимо внести
терминологическую ясность, что имеет не только важнейшее
теоретическое, но и не менее серьезное практическое значение. Ст. 5
ЕКПЧ вводит понятия «ареста» и «задержания». При этом можно с
уверенностью утверждать, что понимание этих терминов в английском и
русском языках разнится «с точностью до наоборот». Слово «arrest» в
английском языке означает первичное задержание и ограничение свободы
передвижения индивидуума, то есть то, что в русском языке обозначает
понятие «задержание». Слово же «detention» традиционно переводится
на русский язык как «задержание», тогда как на самом деле означает
досудебное содержание под стражей, то есть то, что является арестом
согласно российскому законодательству и требует соответствующей
санкции.
Это
вносит немалую путаницу в понимание действительных требований
Конвенции. Так, на практике часто, когда задержанный или его адвокат
требует в первые же минуты после задержания обеспечения всей полноты
прав, установленных ст. 5 Конвенции, сотрудники правоохранительных
органов возражают, ссылаясь на то, что ЕКПЧ предусматривает
соответствующие права для арестованных, а не для задержанных. Этому
немало способствует то, что ранее распространенный в России текст
Европейской Конвенции страдал неточностью перевода. В настоящее
время принят новый официальный перевод текста Конвенции на русский
язык, где устранены многие имевшиеся в нем ранее дефекты. Однако
некоторые досадные неточности в русском тексте Конвенции по-прежнему
сохраняются.
Так,
статья 5(2) формулирует право каждого задержанного на
незамедлительное сообщение на понятном ему языке причин его
задержания и любое обвинение. Согласно же русскому переводу
Конвенции, этим правом обладают «арестованные», и совершенно
очевидно, что слова «арестованному» и «ареста» переведены неверно,
что вводит в заблуждение правоприменителей. Аналогичное искажение
смысла гарантий статьи 5 по-прежнему содержится в пунктах 4 и 5
данной статьи и может иметь своим следствием неправильное применение
норм Конвенции. Это, однако, не исключает в дальнейшем по конкретным
делам признания Европейским Судом нарушения соответствующих прав,
так как вопросы нарушений определяются Судом по их фактическому
содержанию, а не по специфике понимания тех или иных терминов той
или иной лингвистической группой. Очевидно, что это ложное понимание
терминов «арест» и «задержание» необходимо полностью устранить для
исключения их неправильной трактовки как правоохранительными
органами, так и отдельными лицами.
Разумеется, в данной работе мы будем применять эти термины в
соответствии с их реальным значением в контексте ЕКПЧ, так как мы
исходим из того, что гарантии, предусмотренные ст. 5 ЕКПЧ,
распространяются на всех лиц, которые лишены свободы как в
результате ареста, так и в результате задержания.
Определение «законности»
Ст. 5
обращается к понятию законности, говоря об основаниях лишения
человека свободы. В ней употребляется формулировка «в порядке,
установленном законом». При этом понятие закона в Конвенции не
раскрывается. Прежде всего и во всех случаях, говоря о законе и
законности, следует иметь в виду, что норма внутреннего
законодательства, регламентирующая правила лишения человека свободы,
должна отвечать определенным требованиям: она должна быть (а)
доступной и (б) точно сформулированной. Без соблюдения
этих условий нельзя рассматривать норму как такой закон, который
будет принят во внимание Европейским Судом.
Существует и менее очевидный аспект. При трактовке понятия «в
установленном законом порядке» следует признать, что в целом это
требование носит весьма формальный характер, то есть проверке может
подвергаться только соблюдение формальной процедуры лишения человека
свободы, и, как это видно из практики Европейского Суда, дальше
проверки формальной законности ареста Суд, скорее всего, не пойдет.
Однако, по нашему мнению, здесь есть поле для деятельности
российских юристов, использующих нормы ЕКПЧ и контрольный механизм
Европейского Суда, и база для развития практики Европейского Суда,
так как сам закон, определяющий процедуру и условия ареста, должен
быть «законным». Иными словами, если национальным законом
предусмотрено то, что не укладывается в понимание «законного» с
точки зрения основных принципов Конвенции, то такой арест нельзя
считать законным, даже если он не содержит никаких нарушений
согласно внутреннему законодательству. Так, хотя ст. 90 УПК РСФСР и
устанавливает право государства заключать лицо под стражу без
предъявления обвинения на срок до 10 суток, это является очевидным
диссонансом к основополагающим принципам Конвенции, так что считать
такое содержание лица законным, по нашему убеждению, нельзя. Эта
идея четко сформулирована нами во многих обращениях в
межгосударственные органы и будет затронута ниже в анализе
требований пунктов 2 и 3 ст. 5 ЕКПЧ.
Условия признания ареста законным
и гарантии прав арестованных и
задержанных
Непременным требованием к применению задержания и ареста, помимо
выполнения норм российского уголовно-процессуального
законодательства, является соблюдение требований и норм
международного права, признанных Российской Федерацией, в частности,
ст. 5 Конвенции о праве на свободу и безопасность и аналогичной ей
ст. 9 Международного Пакта о гражданских и политических правах.
Из
всего перечня оснований задержания и ареста, закрепленного в ст. 5
(1) ЕКПЧ, наибольший интерес для практикующего юриста представляют
подпункты «а» и «с».
Подпункт «а» ст. 5 (1) ЕКПЧ
предполагает законное содержание лица под стражей на основании
признания его виновным. При обращении в Европейский Суд следует
иметь в виду, что законность или незаконность судебного приговора,
на основании которого лицо содержится в заключении, Европейским
Судом не принимается во внимание. При этом имеет значение лишь то,
что обвинительный приговор вынесен и согласно этому приговору лицо
осуждено к лишению свободы. В этом случае заявителю уместно ставить
вопрос о возможных нарушениях ст. 6 ЕКПЧ, которая гарантирует право
на справедливое судебное разбирательство.
Подпункт «с» ст. 5 (1)
предполагает арест или задержание только в том случае, если имеются
обоснованные подозрения в совершении правонарушения или есть
достаточные основания полагать, что лицо может скрыться. Хотя
органы предварительного расследования практически всегда указывают
эти мотивы как формальный повод к задержанию (аресту), но в то же
время они часто не обременяют себя каким бы то ни было обоснованием
этого утверждения.
Термин
«обоснованное подозрение» был подвергнут анализу Судом в деле
Фокс, Кэмпбелл и Хартли против Великобритании (Fox, Campbell
and Hartley v UK), где это было определено следующим образом.
Наличие «обоснованного подозрения» предполагает существование фактов
или информации, которая, на взгляд объективного наблюдателя,
свидетельствовала бы о том, что данное лицо могло совершить
расследуемое преступление.
То,
что может быть признано в качестве «обоснованного подозрения»,
зависит от всех обстоятельств и должно быть оценено на основе
фактов, известных на момент ареста, а не впоследствии. На этой
стадии не требуется доказательств, что преступление было совершено.
Также не требуется доказывать, что если событие преступления имело
место, то в его совершении виновно данное лицо. Основным критерием
«обоснованности подозрения» будет служить «добросовестность
подозрения», однако надо понимать, что недостаточно просто искренней
уверенности и внутреннего убеждения лица, производящего
предварительное расследование, — должны существовать объективные
основания, оправдывающие задержание и/или арест.
Хотя
второе основание ст. 5 (1) (c) позволяет производить задержание и в
том случае, когда необходимо предотвращение совершения задержанным
правонарушения или чтобы помешать ему скрыться после его совершения,
задержание, произведенное по этому основанию, всегда подлежит
внимательному изучению на предмет действительного наличия фактов,
обусловивших данное задержание. Это основание не дает права
пользоваться задержанием для того, чтобы просто облегчить
следственным органам профилактическую работу. Также это не есть
разрешение проведения мер общего предотвращения (превентивных мер),
направленных против одного человека или категории людей, просто на
основании того, что он или они имеют склонность совершать
преступления: это право означает не более чем средство
предотвращения конкретного преступления.
Например, в деле Ирландия против Великобритании (Ireland v
UK) Европейский Суд постановил, что осуществление
интернирования, даже если оно разрешено внутригосударственным
правом, просто «для сохранения мира и поддержания порядка»
без реальной необходимости и действительного подозрения в том, что
было совершено преступление (или уверенности, что необходимо
предотвратить совершение преступления), не соответствует условиям
ст. 5 (1) (c) (перевод и трактовка автора).
В
связи с вышеизложенным представляется недопустимой практика,
сложившаяся в последнее время в некоторых регионах России, в
частности, в Москве, в соответствии с которой (как сообщают многие
практические работники органов следствия) руководство органов МВД
требует от своих сотрудников дополнительной мотивировки во всех
случаях освобождения лиц, ранее задержанных в соответствии со ст.
122 УПК РСФСР, в то время как и процессуальное законодательство
России, и ст. 5 (1с) Конвенции требуют убедительных доводов,
обосновывающих избрание меры пресечения в виде содержания под
стражей.
Статья 5 (2)
Европейской Конвенции(статья
9 (2)
Международного Пакта)
Пункты
2, 3, 4 ст. 5 Конвенции предусматривают ряд минимальных гарантий,
которые должны обеспечиваться каждому арестованному.
Ст. 5
(2) Конвенции требует, чтобы каждый арестованный был незамедлительно
уведомлен на понятном ему языке «о причинах его ареста и о любых
предъявленных ему обвинениях». Практически это значит, что
арестованному следует сообщить доступным языком существенные
юридические и фактические основания его ареста. Итак, первым
требованием к законности задержания является незамедлительное
информирование лица об основаниях его ареста (по-русски читать как
«об основаниях задержания»).
На
практике часто возникает вопрос: какой момент считать моментом
АРЕСТА (в российском варианте этого термина — ЗАДЕРЖАНИЯ)?
Независимо от специфики законодательства той или иной страны
моментом ареста (задержания) следует считать момент, после
которого человек ограничен в свободе передвижения по
принципу: «Вы задержаны, когда не свободны уйти». Таким образом,
даже если лицо принудительно оставлено в кабинете следователя «для
беседы», — с этого момента задержание уже состоялось. Практикующие
адвокаты часто приводят примеры многочасового задержания их
подзащитных и их недопуск к делу со ссылкой на то, что
следователь-де в настоящее время «просто разговаривает» с лицом,
«опрашивает» его или допрашивает в качестве свидетеля, и,
следовательно, оснований к допуску адвоката нет никаких. По нашему
мнению, это результат именно неверного понимания действительного
момента задержания.
Разумеется, если некоторому лицу предложили пройти в отделение
милиции для того, чтобы получить от него необходимые для следствия
показания, то нет оснований незамедлительно считать, что был
применен арест (задержание). Однако если данное лицо категорически
возражает против дачи показаний и протестует против удерживания его
в отделении милиции, то можно смело говорить о том, что имеет место
задержание, которое по требованию лица следует процессуально
оформить.
Эти
требования не были выполнены при задержаниях по ряду дел,
оформленных Центром содействия международной защите для направления
в Европейский Суд. Наоборот, некоторых заявителей длительное время
вводили в заблуждение относительно характера и причин их задержания.
Даже в
тех случаях, когда задержанному формально предлагали подписать
«протокол допроса подозреваемого», ему не разъяснялось в доступной
форме, в чем именно он подозревается и какие улики предъявляются
против него. В результате по одному из дел в отсутствие предъявления
конкретных улик задержанный под воздействием следователя сообщил
улики против себя. То, что это обычная практика работы российских
следователей, не уменьшает серьезности такого нарушения. Только
присутствие квалифицированного и независимого адвоката могло помочь
задержанному понять, что без предъявления конкретных улик в
совершении конкретных деяний он вправе хранить молчание об
обстоятельствах, которые могут быть истолкованы против него. Но
участие такого квалифицированного и независимого адвоката, как и по
многим другим делам, обеспечено не было.
По
другому делу допрашивающие лица, по существу, вводили задержанного в
заблуждение, настаивая на том, что адвокат ему не нужен, что с ним
проводится служебный разговор, «как с коллегой», его якобы ни в чем
не обвиняют, а лишь пытаются установить «истину по делу». Все это
производилось вместо исполнения следователем своих обязанностей по
сообщению задержанному его реального процессуального положения в
качестве подозреваемого и разъяснения ему ст. 51 Конституции РФ, то
есть его права не свидетельствовать против себя, и других прав
подозреваемых, согласно УПК РСФСР.
Необходимо отметить, что даже разъяснение вышеуказанных прав не
обеспечивает всю полноту гарантий прав задержанного и арестованного.
Задержанный должен быть прямо, без экивоков осведомлен о том, что он
вправе хранить молчание и что его поведение и отказ отвечать на
вопросы не может быть использовано против него, а тем более
использоваться как доказательство его вины. Таким образом, в
указанной конституционной норме содержится важное право, однако ни
ст. 51 Конституции, ни ст. 46 и 52 УПК РСФСР, посвященные правам
обвиняемых и подозреваемых, не содержат указаний на то, что эти лица
имеют право хранить молчание и полностью отказываться от дачи
показаний. Более того, ст. 122 УПК вместо гарантии хранить молчание
при задержании предусматривает необходимость включения в протокол
«объяснений задержанного».
Согласно российскому законодательству обвинение должно быть
предъявлено лицу «не позднее двух суток с момента вынесения
постановления о привлечении в качестве обвиняемого» (ст. 148 УПК
РСФСР), после чего допускается применение меры пресечения. Это
вполне соответствует требованию ст. 5 (2) Европейской Конвенции об
обязанности властей незамедлительно сообщить задержанному все
предъявленные ему обвинения. Однако в определенных случаях
применение меры пресечения на срок до десяти суток возможно без
предъявления обвинения (ст. 90 УПК РСФСР).
Эта
норма российского законодательства находится в прямом противоречии с
указанными требованиями Конвенции. При этом Российская Федерация не
сделала никаких оговорок к ст. 5 (2) Конвенции даже по части
применения ст. 90 УПК РСФСР. В отношении этой статьи Россия сделала
оговорки к ст. 5 (3) и 5 (4) ЕКПЧ, которые регламентируют иные
права, связанные с задержаниями и арестами. Учитывая этот факт,
применение правил ст. 90 УПК недопустимо. Речь, прежде всего, идет о
том, что содержание лица под стражей до десяти суток без
предъявления обвинения прямо нарушает эту норму Европейской
Конвенции. Дополнительное время, которое лицо находится в полной
власти следственных органов, в условиях отсутствия осведомленности о
причинах задержания и всех предъявляемых ему обвинениях, лишь
увеличивает риск произвола, незаконных методов ведения следствия, а
также применения пыток.
Статья
5 (3) Европейской Конвенции
(статья
9 (3) Международного Пакта)
Лицо,
задержанное компетентными органами, должно быть доставлено к судье
или лицу, уполномоченному осуществлять судебные функции, для дачи
санкции на арест.
В
России эту функцию безосновательно осуществляют прокуроры. Правда,
многие полагают, что такой порядок отчасти компенсируется тем, что
арест может быть обжалован в суде, и в трехдневный срок эта жалоба
должна быть рассмотрена. Но, во-первых, на практике в эти сроки
жалобы не рассматриваются, а во-вторых, это уже другое,
самостоятельное право — право на судебную проверку законности ареста
(п. 4 ст. 5).
Основной порок российской системы дачи санкции на арест, кроме того,
проявляется в том, что задержанное лицо лично к прокурору
(даже не к судье, а к прокурору!) «не доставляется». По
общему правилу, санкция выносится заочно, без опроса арестованного
лица, кроме случая ареста несовершеннолетнего, который обязательно
должен быть опрошен прокурором. Правда, не обязательно тем
прокурором, который дает санкцию на арест.
Итак,
согласно действующему российскому законодательству (то есть как бы
законно), санкция на арест дается заочно и без
соблюдения правил, предусмотренных ст. 5 (3) Конвенции и ст. 9 (3)
Пакта. Если относительно ст. 5 (3) и 5 (4) Конвенции Россия сделала
ряд оговорок, которые допускают в течение переходного периода
применение действующего российского законодательства, то
относительно ст. 9 (3) и 9 (4) Международного Пакта о гражданских и
политических правах Российская Федерация при ратификации никаких
оговорок не сделала. Следовательно, оговорки России по ст. 5 (3) и 5
(4) Конвенции являлись недействительными с того самого момента,
когда они были сделаны, а нормы ст. 9 (3) и 9 (4) Пакта (и,
соответственно, нормы ст. 5 (3) и 5 (4) Конвенции) являются
действующими и обязательными к исполнению Российской Федерацией.
Следует заметить, что даже в соответствии с российским
законодательством ст. 90 УПК РСФСР должна применяться в порядке
исключения, но все еще нередки случаи, когда по уголовным делам, как
правило, наиболее одиозным, лица задерживаются в качестве
подозреваемых на срок до 10 суток без предъявления обвинения.
В
связи с применением этой нормы возникает и другая, не менее важная
практическая проблема. По сложившейся в Российской Федерации
практике, после истечения 10 суток, предусмотренных ст. 90 УПК
РСФСР, следствие не заботится о получении санкции в порядке ст. 89
УПК РСФСР. Между тем, основания применения меры пресечения в
отношении обвиняемого регламентируются не ст. 90 УПК
РСФСР, а ст. 89 УПК РСФСР, и применение меры пресечения в виде
содержания под стражей к обвиняемому должно производиться с
соблюдением всех требований именно этой нормы.
Предметом и задачей санкции прокурора на применение меры пресечения
в виде содержания под стражей в порядке ст. 90 УПК РСФСР является не
мотивирование обоснованности ареста, что является предметом общей
нормы — ст. 89 УПК РСФСР, а мотивирование возможности содержания
подозреваемого лица под стражей некоторое время до
предъявления обвинения.
Предположим, что в том или ином деле были или есть основания для
содержания подозреваемого под стражей до предъявления ему обвинения.
Но тогда следует признать, что только это решение следствия
(постановление о содержании под стражей без предъявления обвинения)
санкционировано прокурором, а дальнейшее содержание под стражей без
получения санкции в порядке ст. 89 УПК РСФСР прокурором не
санкционировано с соблюдением общих требований о сроках содержания
под стражей, предусмотренных ст. 97 УПК РСФСР, и само содержание
лица под стражей является незаконным. При этом частота повторения
этой ошибки не смягчает серьезность этого нарушения.
Подводя итог анализу норм Конвенции в применении к процедуре ареста
в России, можно сделать вывод о том, что коль скоро ст. 22 (2)
Конституции РФ и ст. 5 (3) ЕКПЧ, которая, повторимся, является
действующей, устанавливают судебную санкцию на арест, то порядок
ареста, существующий в России в настоящее время, следует считать
тотально незаконным.
Статья
5 (4) Европейской Конвенции
(статья
9 (4) Международного Пакта)
В
российском законодательстве этой норме соответствует ст. 220-1 УПК
РСФСР, обеспечивающая право обвиняемого на судебный контроль
законности и обоснованности содержания под стражей (habeas corpus
act).
Реальность осуществления этого права на практике вызывает серьезные
сомнения. Ст. 220. 2 УПК РСФСР построена таким образом, что
законодатель, установив трехдневный срок, в течение которого должна
быть рассмотрена жалоба на незаконность и необоснованность
содержания под стражей, начало этого трехдневного срока связал не с
моментом подачи жалобы, а с моментом поступления материалов от
следователя к судье. Очевидно, что этот момент не является
определенным и может вообще не наступить, что и происходит по многим
конкретным делам. Более того, следователь, который должен
представить в суд материалы, подтверждающие законность и
обоснованность ареста, в спорных случаях не стремится к
незамедлительному представлению этих материалов в суд, успевая
исправить имеющиеся нарушения.
Таким
образом, формально закрепленное в законодательстве право на судебную
проверку законности содержания под стражей на практике реальной
гарантией не является. От конкретного следователя зависит, когда он
предоставит документы, подтверждающие законность и обоснованность
ареста. Следственный орган, особенно по наиболее одиозным делам,
затягивает представление необходимых документов, а иногда использует
время для устранения имеющихся пробелов и нарушений, например,
составляет необходимые документы «задним числом». В этой связи,
обращаясь с жалобой на нарушение права на неприкосновенность
личности, закономерно ставить вопрос о совокупности двух составов
нарушений — ст.ст. 5 и 13 ЕКПЧ (право на эффективную защиту).
Коль
скоро ст. 22-2 Конституции РФ, ст. 5 ЕКПЧ и ст. 9 Пакта
предусматривают обязательность судебной санкции на арест, то
существующий в России порядок взятия под стражу, как уже говорилось,
следует считать абсолютно незаконным. Более того, как видно из
практики, этот незаконный порядок не компенсируется даже последующей
судебной проверкой законности ареста в силу необеспеченности, в том
числе законодательной, этой гарантии.
Выполнение условий ст. 5 не ограничивается соблюдением законного
порядка дачи санкции на арест и однократной проверкой законности
содержания под стражей. Помимо изложенного, практика Европейского
Суда предусматривает необходимость периодической проверки
обоснованности и законности продления сроков содержания под стражей.
Так, по делу Винтерверп против Нидерландов (Winterwerp v
Netherlands) Европейский Суд указал, что для целей данного
пункта необходим непрерывный контроль законности содержания под
стражей, и подобный контроль должен проводиться через разумные
промежутки времени.
В
практике содержания под стражей в Российской Федерации имеет место
одно общее нарушение: администрация следственных изоляторов не
требует своевременного предоставления решений о продлении срока
содержания под стражей. Между тем отсутствие у администрации
следственной тюрьмы подобного документа должно влечь за собой
незамедлительное освобождение арестованного лица по основаниям
незаконности содержания под стражей сверх сроков, предусмотренных
законом и санкционированных согласно постановлению, поступившему в
СИЗО первоначально.
На
практике следователи ограничиваются представлением собственных
справок о том, что такой срок был продлен, тогда как единственным
надлежащим документом, подтверждающим законность ареста, является
соответствующее подлинное постановление с уже имеющейся на нем
санкцией. Бывают случаи, когда следователи, своевременно представив
справку о продлении срока, в действительности получают санкцию на
продление «задним числом». Во многих обследованных Центром
следственных изоляторах (от ближайшего Подмосковья до Владивостока)
следователи по истечении срока санкции не представляют
соответствующих постановлений по месту содержания обвиняемых под
стражей, не знакомят их с текстом, чем лишают арестованное лицо
реальной возможности обжаловать такое постановление о продлении
срока содержания под стражей. Наконец, следователи не разъясняют
обвиняемому право на обжалование продления меры пресечения. Более
того, в российском законе даже не предусмотрена обязанность
следователя делать это. Представляется, что для полноценной
реализации прав, гарантированных ст. 5 (4) Конвенции, текст
постановления о продлении срока содержания под стражей должен
представляться лицу, в отношении которого оно выносится, и в нем
должно содержаться разъяснение права на обжалование и порядка
принесения жалоб. Это требование должно быть прямо предусмотрено в
законе.
Статья
5 (5) Европейской Конвенции
(статья
9 (5) Международного Пакта)
Данная
норма устанавливает право на получение компенсаций в случае
нарушений гарантий, предусмотренных ст. 5 Конвенции.
В
отечественном законе имеется норма (ст. 1070 ГК РФ),
предусматривающая ответственность за вред, причиненный гражданину в
результате незаконного заключения под стражу. Этот вред должен в
полном объеме возмещаться за счет финансовых средств Российской
Федерации независимо от вины должностных лиц органов
предварительного расследования. На практике известны лишь единичные
случаи, когда жертвы незаконного ареста в результате длительного
разбирательства все-таки добивались выплаты компенсации, которую
трудно назвать возмещением вреда в полном объеме. Однако это не
охватывает значительный круг случаев. В этой ситуации
представляется, что подобную компенсацию будет назначать Европейский
Суд в случае вынесения решения, признающего факт нарушения прав,
гарантированных ст. 5 ЕКПЧ, разумеется, в случае исчерпания
заявителем всех внутригосударственных средств правовой защиты. При
этом уклонение суда от рассмотрения этих вопросов по существу под
разными предлогами следует квалифицировать как нарушение ст. 13
Конвенции.
Раздел 4
Статья
6
Европейской Конвенции о защите прав человека
и основных свобод:
право на справедливое судебное разбирательство
Статья
14
Международного Пакта о гражданских и политических правах
Статья
6 Европейской Конвенции о защите прав человека
Ст. 6
ЕКПЧ является самой распространенной нормой в практике рассмотрения
дел Европейским Судом по правам человека.
К
настоящему моменту сложилась большая судебная практика по применению
этой нормы, но многие положения по-прежнему вызывают трудности в ее
понимании и толковании. В связи с этим существуют различные
трактовки некоторых положений этой статьи.
В
большинстве случаев не вызывает особых затруднений толкование и
применение положений ч. 2 ст. 6 — презумпция невиновности, и ч. 3
ст. 6 — минимальные гарантии прав обвиняемого в условиях
справедливого суда. Самой сложной и неоднозначной является ч. 1 ст.
6 ЕКПЧ. В настоящей работе не ставится цель всеобъемлющего анализа
этой нормы, но делается попытка приступить к определению основных
требований и установлений ст. 6 ЕКПЧ в свете подходов Европейского
Суда и в контексте российской правоприменительной практики.
Инквизиционное и
состязательное судопроизводство
С
целью определить существо и значение ст. 6 ЕКПЧ в целом необходимо
кратко рассмотреть вопрос о специфических чертах различных систем
судопроизводства.
Существуют две основные модели систем судопроизводства:
инквизиционная и состязательная. Этим системам присущи разные цели:
установление «истины по делу» (инквизиционная) или проверка
обоснованности обвинения, ревизия доказательств, представленных
обвинением (состязательная).
Эти
модели имеют также и разные характеристики внешних и внутренних
проявлений. Внешне состязательной системе свойственна тенденция \\к
устности, непосредственности и полной гласности процесса.
Документальное оформление сводится к самому необходимому. Стадия
досудебного производства по делу является краткой по времени и
вспомогательной по своему значению. Она сведена к минимуму
предварительных действий по сбору доказательств, а основной упор
делается на судебную стадию. Эта стадия собственно судебного
разбирательства является основной и определяющей. В ней должно быть
проверено абсолютно все. Все выводы и доводы обвинения проходят
тщательную проверку, все мало-мальски сомнительное отвергается как
неприемлемое. Это как бы возведенная в абсолют презумпция
невиновности. Напротив, инквизиционная или так называемая
неоинквизиционная модель характеризуется гипертрофированной
досудебной стадией, где происходит сбор и формирование всей
доказательственной базы. Этот комплекс данных имеет приоритетную и
даже отчасти предопределяющую силу.
Неотъемлемыми внешними признаками неоинквизиционной модели являются
тенденции к закрытости и даже максимальной засекреченности;
документальности, когда разбирательство дела производится в основном
по документам; исключению дискуссии как формы исследования
обстоятельств дела.
Другим
важным отличительным свойством инквизиционного процесса является
активная роль судьи в судебном разбирательстве, кода судья ведет
допрос, целенаправленно выясняя все обстоятельства, в том числе
изобличающие подсудимого и те, которые не акцентируются или даже
остаются незамеченными обвинением. То есть судья как бы доделывает
за обвинителя его работу, восполняет промахи обвинения. Обвинение и
суд здесь как бы играют в поддавки. Этим обуславливается так
называемый обвинительный уклон «правосудия» (если правосудие вообще
допускает обвинительный уклон). И такой стиль процесса — это вовсе
не нарушение закона, не отклонение от требований процессуальных
норм. Напротив, это необходимое и неизбежное следствие и
органическая составляющая подобной модели судопроизводства. При
состязательной форме процесса суд неактивен, совершенно нейтрален,
одинаково взыскателен к обеим сторонам в процессе, подвергает
доказательства, представляемые обвинением, столь же строгому тесту
на допустимость, законность, достоверность, как и доказательства
защиты. Все недопустимое безжалостно отметается. Некоторые
существенные нарушения формы, например, процедуры ареста, могут
повлечь освобождение арестованного, даже если есть основания
считать, что лицо, возможно, и виновно. Теория доказательств в
странах с такой системой весьма развита, часто выделяется в
отдельную отрасль права и даже кодифицируется.
Практически ни одна страна мира не придерживается в чистом виде ни
одной из этих систем. В сегодняшнем мире существует тенденция к их
конвергенции с постепенным взаимозаимствованием признаков. Так,
состязательный процесс стремится ныне к большей письменной
фиксированности, а традиционно инквизиционные системы все больше
продвигаются по линии состязательности, воспринимая требования
презумпции невиновности.
Анализ
положений статьи 6 (1) Европейской Конвенции (требование
справедливого судебного разбирательства).
Доступ к правосудию
«Каждый в случае спора о его гражданских правах и обязанностях или
при предъявлении ему любого уголовного обвинения имеет право на
справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок
независимым и беспристрастным судом, созданным на основании
закона...»
Положения этой статьи многократно находили свое развитие в практике
Европейского Суда при рассмотрении конкретных дел. Но одним из самых
выдающихся шагов в развитии творческого подхода к пониманию этой
нормы Конвенции стало решение по делу Голдера против
Великобритании (Golder v UK). Основным вопросом по делу
Голдера было лишение его возможности инициировать дело о клевете
против сотрудника тюремной администрации, поскольку он был ограничен
в своем праве сноситься с адвокатом, что в результате лишило его
возможности иметь доступ к суду. Это дело, в частности, поставило
перед Европейским Судом вопрос о том, может ли недоступ к правосудию
пониматься как нарушение права на справедливый суд в смысле ст. 6
ЕКПЧ. В результате Суд принял свое решение, исходя из того, что
право на справедливый суд — это прежде всего «право на суд».
Право
на доступ к суду имеет отношение прежде всего к делам об определении
гражданских прав и обязанностей. В уголовно-правовой сфере это право
может быть применено в случае требования обвиняемого предстать перед
судом. В то же время право на доступ к правосудию не означает права
на частное уголовное преследование, так как ст. 6 ЕКПЧ в сфере
уголовного судопроизводства применима только в отношении уголовных
обвинений, выдвинутых против индивидуумов.
Итак,
каждый... имеет право...
1.
«...в случае спора о его гражданских правах и обязанностях или
при предъявлении ему любого уголовного обвинения...»
Это
положение ст. 6 ЕКПЧ означает, что предметом рассмотрения
Европейского Суда может быть нарушение прав человека как по любому
уголовному делу, так и по гражданскому делу, в основе которого лежит
определение гражданских прав и обязанностей (после исчерпания всех
средств правовой защиты).
Тот
факт, что ч. 3 ст. 6 перечисляет минимальные гарантии в области
уголовного судопроизводства, может навести на мысль, что право на
справедливый суд гарантируется ст. 6 ЕКПЧ преимущественно при
рассмотрении уголовных дел. Хотя в ч. 3 ст. 6 не нашлось места для
описания основных требований, предъявляемых к гражданскому процессу,
однако в силу допустимости аналогии в международном праве можно
смело утверждать, что аналогичные относимые требования следует
предъявлять и к гражданскому судопроизводству. Это, например,
касается и права на вызов и допрос свидетелей, и необходимости
достаточного времени на подготовку к участию в деле, а также, при
определенных обстоятельствах, гарантии эффективности защиты прав
сторон, равно как и права на обеспечение перевода в случаях, когда
это необходимо (подробнее о минимальных гарантиях будет рассказано в
разделе, посвященном ч. 3 ст. 6). Точно так же ч. 2 ст. 6 о
презумпции невиновности может применяться в некоторых гражданских
делах, где ответственность за причиненный ущерб зависит от
доказанности вины.
Таким
образом, эта норма обеспечивает право на справедливый суд в области
как уголовного, так и гражданского судопроизводства.
Не
всегда бывает легко определить, какие права и обязанности можно
отнести к гражданским в понимании Европейского Суда. Как правило,
Европейский Суд исходит из гражданско-правового, «частного»
характера правоотношений в противовес правоотношениям, которые носят
публичный характер и подразумевают «административные» отношения
между властью и индивидуумом. К таким «не гражданским» делам можно
отнести, например, дела по налогообложению, дела об определенных
социальных льготах и привилегиях, предоставляемых государством в
одностороннем и добровольном порядке, трудовые правоотношения,
существующие между государством и лицами, находящимися на
государственной службе, и другие.
Что
касается уголовного характера обвинения, то к этой категории дел
следует отнести как собственно уголовные дела, так и некоторые иные.
Исходя из судебной практики, можно выделить три основных критерия
относимости дел к уголовному обвинению: характер правонарушения,
тяжесть обвинения и суровость наказания (дело Engel & others v.
Netherlands). В России таковыми могут признаваться, например,
административные дела, где имеет место определенная тяжесть
предъявленного обвинения либо тяжесть наказания, которое существенно
меняет положение конкретного лица. Представляется, что, во всяком
случае, это будут все административные дела с мерой наказания в виде
лишения свободы на любой срок.
Очевидно, что в каждом отдельном случае Суд будет принимать решение
в зависимости от конкретных обстоятельств.
2.
«... на справедливое и публичное разбирательство дела...»
Под
публичным слушанием следует понимать то, что не допускается закрытое
слушание дела без серьезных на то оснований. Эти основания описаны в
той же норме (ст. 6 (1) Конвенции) и расширительному толкованию не
подлежат: «Судебное решение объявляется публично, однако пресса и
публика могут не допускаться на судебные заседания в течение всего
процесса или его части по соображениям морали, общественного порядка
или государственной безопасности в демократическом обществе, а также
когда того требуют интересы несовершеннолетних или для защиты
частной жизни сторон, или — в той мере, в какой это, по мнению суда,
строго необходимо — при особых обстоятельствах, когда гласность
нарушала бы интересы правосудия».
В
практике Центра есть примеры того, как судом принималось
необоснованное решение о закрытом слушании дела, вызванное
стремлением суда сокрыть от публики общественно значимые вопросы, в
частности, нарушения, допущенные в ходе предварительного
расследования.
Основную трудность составляет толкование термина «справедливое
слушание», и интерпретация этого понятия из самого текста статьи не
столь очевидна. Большинство дел из тех, которые направлены Центром в
международно-правовые органы, в той или иной степени затрагивают
проблему «несправедливого суда».
Где же
следует искать критерии «справедливого суда»? Прежде всего, их можно
найти в перечне минимальных гарантий, содержащемся в ч. 3 ст. 6
пунктах «а-е», а также, разумеется, в ч. 2 ст. 6 Конвенции —
«презумпция невиновности». Это такие гарантии, как, например, право
на защиту или право пользоваться бесплатной помощью переводчика,
если таковая необходима (подробно об этих и других гарантиях будет
рассказано в разделе, посвященном ч. 3 ст. 6). Если не соблюдены эти
минимальные требования, то при всех обстоятельствах можно говорить о
несправедливости судебного разбирательства. При этом следует иметь в
виду, что упомянутый перечень не является исчерпывающим. Кроме того,
суд может формально соблюсти эти требования и, тем не менее, не быть
справедливым по существу. Так бывает, к примеру, если суд не дал
оценки заслуживающим внимания обстоятельствам.
Примером такого игнорирования судом существенных обстоятельств может
служить судебное разбирательство, в ходе которого подсудимый
ссылался на свое алиби, подтвержденное определенными
доказательствами, а суд не только не принял этого во внимание, но
даже не обсудил этот довод в своем приговоре, словно подобный
аргумент вообще не звучал в судебном заседании. Так же часты случаи,
когда суд отвергает показания свидетелей защиты, даже не подвергая
их критике, будто эти свидетели и не были допрошены в судебном
заседании. В подобных случаях, по нашему мнению, есть все основания
ставить вопрос об очевидной несправедливости судебного
разбирательства.
Так,
по одному из дел Центра (В-ва против России) секретариат Суда
сделал некоторые разъяснения, представляющие, с нашей точки зрения,
большой интерес. В письме подчеркивается, что Европейский Суд не
дает оценки доказательствам и не «пересматривает» решения,
вынесенные по делу. Но далее было указано: «Суд не производит
переоценку доказательств, кроме случаев, когда оценка
доказательств производилась судами с грубыми нарушениями. Суд
некомпетентен рассматривать жалобы на фактические или юридические
ошибки, предположительно совершенные национальными судебными
инстанциями при вынесении решений по делу, кроме как в случаях,
когда результатом этих ошибок было ущемление прав и свобод,
гарантированных Конвенцией. В частности, Суд не производит
переоценку доказательств, кроме случаев, когда выводы суда
произвольны или грубо не соответствуют фактам (дело 7987/77
Австрия 13 декабря 1979 года)».
На
этом основании мы делаем следующие выводы. Оценка доказательств не
входит в предмет рассмотрения ЕСПЧ. Однако в ряде случаев мы можем
столкнуться с примерами очевидной несправедливости при оценке
доказательств национальными судами. Это случаи, когда одни
доказательства (например, обвиняющие) безосновательно принимаются за
достоверные, а другие – противоположные (оправдывающие)
игнорируются, замалчиваются или бездоказательно отвергаются с
неправовой ссылкой на то, что такие доказательства приведены «с
целью уйти от ответственности».
Мы не
можем утверждать это в каждом отдельном случае, ибо Европейскому
Суду предстоит принимать решение, допустимо ли в конкретном деле
подвергать критике оценку доказательств, если она очевидно
несправедлива. Мы придерживаемся мнения, что в таких случаях
Европейский Суд может пойти столь далеко, чтобы сделать вывод о
двойных стандартах при оценке доказательств судом. «Двойной
стандарт» — всегда атрибут несправедливости.
Поэтому в этих случаях можно обоснованно ставить вопрос о
несправедливом судебном разбирательстве.
Кроме
того, понятие справедливого суда нельзя рассматривать в отрыве от
требований соблюдения равенства сторон в процессе, о чем также будет
подробнее рассказано ниже. К требованию справедливости относится и
возможность обвиняемого непосредственно участвовать в
разбирательстве и иметь возможность оспорить показания свидетелей
обвинения. Отсутствие мотивированности в решении суда также может
быть расценено как нарушение требования о справедливости судебного
разбирательства. Например, на практике в России часты случаи, когда
определения суда кассационной инстанции носят поверхностный
характер, не все кассационные доводы подвергаются анализу и оценке.
а выводы судебной коллегии подчас лишь перечисляются, но не
мотивируются. При этом следует помнить, что требования ст. 6 ЕКПЧ
распространяются на все стадии судебного разбирательства, включая
стадию кассации.
3.
«...в разумный срок...»
Что
следует понимать под разумным сроком, в пределах которого должно
быть завершено рассмотрение дела? Могут ли здесь существовать
какие-нибудь конкретные рамки и точные сроки? Практика Европейского
Суда показывает, что точные сроки (2, 3 или 5 лет) не могут быть
названы, они должны быть именно разумными и обоснованными.
Но
даже по очень сложным делам есть предел продолжительности
разбирательства.
По
некоторым делам (дело Pretto & others v. Italy) Суд признает
разумным срок продолжительностью 5 лет, принимая во внимание
характер и сложность дела. По другим же делам гораздо более краткие
сроки признавались нарушением этого требования. Из подобной практики
можно сделать вывод, что даже срок продолжительностью один-два года
может быть признан необоснованно длительным («unreasonable»),
если дело просто пролежало этот срок без движения в сейфе судьи. И
это следует иметь в виду судьям, в том числе и российским.
Исходя
из сложившейся практики Европейского Суда, основными критериями
разумности сроков судебного разбирательства являются: сложность дела
— объемность и многоэпизодность; число инстанций, задействованных
при рассмотрении дела; поведение сторон и государственных органов;
степень организованности работы суда. Заявитель должен помнить, что
если затягивание судебного разбирательства происходило полностью или
в значительной мере по его вине, то государство не будет нести
ответственность за нарушение принципа разумного срока. Однако в
некоторых случаях Европейский Суд будет проверять, принял ли суд
надлежащие меры по обеспечению своевременного рассмотрения дела.
Большое практическое значение имеет также вопрос о начале и конце
срока судебного разбирательства. По уголовному делу началом срока
будет считаться момент возбуждения уголовного дела в случаях, когда
оно возбуждается не по факту совершения преступления, а против
конкретного лица, либо момент предъявления официального обвинения
или арест обвиняемого. А временем окончания этого срока можно
считать вступление приговора в законную силу (в российских условиях
— вынесение определения судом кассационной инстанции). По
гражданскому делу началом срока может считаться день обращения за
судебной защитой, а окончанием — исполнение судебного решения.
4.
«...независимым и беспристрастным судом...»
В той
же ч. 1 ст. 6, наряду с термином «справедливости суда» (fair
trial) мы найдем очень близкое к нему требование
беспристрастного (impartial) суда. Два эти понятия весьма
сходны, и провести четкую грань между ними сложно, так как мы
говорим, в том числе и о личной беспристрастности судьи, которая, в
свою очередь, часто является продолжением справедливости и
независимости суда в целом.
Ни у
термина «справедливость», ни у термина «беспристрастность» не может
быть абсолютно объективного понимания. Субъективность оценок этих
критериев неизбежна.
Практика Европейского Суда выработала некоторые формальные критерии
независимости суда.
Существуют четыре основных критерия независимости и
беспристрастности суда, включающие и субъективные, и объективные
признаки:
•
порядок назначения судей и порядок лишения их полномочий
(независимость от исполнительной власти и от сторон);
•
продолжительность их полномочий, достаточный срок полномочий судей в
условиях несменяемости или так называемый принцип «десятилетней
гарантии» (хотя в одном из своих решений Европейский Суд счел
допустимым даже трехлетний срок полномочий судьи — дело Campbell
& Fell);
•
наличие гарантий против внешних факторов — комплекс мер безопасности
судьи, включая степень материальной обеспеченности судьи;
•
внешний фактор независимости судьи, формы проявления отправления
правосудия, то есть, каким судья предстает перед участниками
процесса и перед публикой — внешний вид судей, атрибуты судебного
присутствия, их поведение в отношении участников процесса и прочие
внешние проявления судебной власти.
Часто
у российских юристов возникает практический вопрос: какие внешние
проявления судебной власти можно расценивать в качестве
пристрастности, заведомой необъективности? Можно ли относить к этому
критерию факты сознательного нарушения процессуальных норм, факты
принятия заведомо неправосудных решений?
Как
уже отмечалось, Европейский Суд, рассматривая вопросы о нарушении
прав человека, не занимается рассмотрением того или иного
гражданского или уголовного дела по существу. Он, как это всегда
нами подчеркивается, не является четвертой инстанцией, не дает
оценки доказательствам, не проверяет правильность применения того
или иного внутреннего закона, т. к. суд каждой суверенной страны
независим в принятии им решений. Однако представляется, что в тех
случаях, когда суд дал оценку доказательствам вопреки здравому
смыслу или явно и сознательно применял неправильный закон, можно и,
мы полагаем, нужно ставить вопрос о нарушении принципа
беспристрастности суда. Конечно, речь может идти только о явных
проявлениях пристрастности судей либо о прямом нарушении внутреннего
закона. Подробно об этом уже сказано выше со ссылкой на сложившуюся
практику Европейского Суда (см. ответ секретариата по делу В.
против России). И в этих случаях представляется, что юристы
должны оказывать правовую помощь обращающимся в международные суды,
мотивируя жалобу именно ссылкой на несправедливый характер суда:
во-первых, потому, что это их право, предусмотренное частью 3 ст. 46
Конституции Российской Федерации, а во-вторых, практика Европейского
Суда является не сложившейся, а постоянно изменяющейся системой, и
было бы грубой ошибкой пытаться самонадеянно оценивать перспективу
дела в Страсбурге. Следует всегда помнить, что практика Европейского
Суда — это не застывшее образование, а подвижная система постоянно
развивающейся практики, которая еще может претерпеть изменения
множество раз, и с каждым новым делом могут быть внесены свои
коррективы.
Остановимся на вопросе о том, что же Европейская Конвенция понимает
под «независимостью (independence) суда». Существуют, как уже
говорилось, определенные формальные критерии, как-то: юридическая
независимость судей от исполнительной власти; уровень, на котором
принимается решение о назначении судей; порядок увольнения судей или
отстранения от должности; материальная обеспеченность судейского
корпуса, что также до определенных пределов обеспечивает
независимость суда.
Но
прежде всего имеется в виду подлинная судейская независимость.
Совершенно недостаточно того, что, к примеру, в нашей стране принят
закон «О статусе судей», где формально закреплена их независимость.
Необходимо, чтобы суд обладал действительной независимостью.
Попробуем привести доказательство от противного. Если судьи в нашей
стране действительно независимы, то почему у нас так мало выносится
оправдательных приговоров? Что мешает судьям или что удерживает их
от вынесения оправдательных приговоров, и почему в случаях подобной
необходимости они все еще отправляют дела на пресловутое
«доследование»? Российским юристам предстоит поиск того, как на
практике в каждом отдельном случае доказать отсутствие реальной
независимости суда. Возможно, в некоторых случаях следует
отреагировать на явную небеспристрастность суда путем заявления
отвода суду, подробно и тщательно мотивируя причины этого отвода.
Здесь следует иметь в виду, что пренебрежение судом очевидными
фактами должно расцениваться как уклонение от обязанности быть
объективным.
Трудно
представить себе независимого судью, который вопреки очевидным
обстоятельствам признает человека виновным. В случае
неочевидности этого Европейский Суд должен был бы отказать в
рассмотрении подобного дела со ссылкой на то, что оценка
доказательств не входит в круг вопросов, относящихся к его
компетенции. В случае же с Россией (имея в виду нашу практику)
возможно возникновение новой категории дел, где необъективность и
пристрастность суда может быть прослежена именно благодаря
очевидному противоречию между имеющимися доказательствами, с одной
стороны, и выводами суда, с другой стороны. Конечно, это пока лишь
предположение автора. Практика покажет, оправдается ли это
предположение; возможно, что России предстоит вписать принципиально
новую страницу в практику Европейского Суда.
5.
«...созданным на основании закона...»
Смысл
этого требования состоит в том, что суд должен быть учрежден на
основании закона и действовать согласно закону. Организация и
отправление правосудия должны осуществляться в соответствии с теми
правилами, на основании которых учреждается судебный орган. Состав
суда должен соответствовать требованиям, предусмотренным правилами
судопроизводства, а установление нарушений в порядке назначения
судей дает основание заявлять о рассмотрении дела незаконным
составом суда. Так, если в рассмотрении дела принимает участие
судья, не назначенный в соответствии с установленной процедурой, или
народный заседатель, чей срок полномочий давно (или даже недавно)
истек, то следует признать, что судебное разбирательство
осуществляется судом, созданным не на основании закона.
Рассматриваемое правило ст. 6 Конвенции в принципе не препятствует
созданию «согласно закону» системы специализированных судов. Однако
при установлении данных, что такая специальная система представляет
собой нарушения каких-либо основополагающих принципов правосудия,
представляется правомерным ставить вопрос о нарушении этого правила.
Так, спорным по нашему мнению является вопрос о легитимности системы
военных судов в Российской Федерации. Создание такой системы,
возможно, отвечает требованиям целесообразности, но законность
некоторых положений функционирования этих судов вызывает серьезные
сомнения. К этим положениям относятся такие обстоятельства, как,
например, двойное финансирование этих судов — частично из средств
Министерства обороны. При таком характере финансирования нет
оснований считать, что сама система военных судов независима от
министерства, ее финансирующего. В этой связи, с нашей точки зрения,
уместно ставить вопрос как о законности такой системы судебных
органов в целом, так и об отсутствии реальной независимости этой
ветви судебной системы.
Обе
эти проблемы — законности и независимости — встают и при оценке
такого положения, что судьи военных судов являются военнослужащими и
имеют различия по воинским званиям. В этом случае возникает проблема
неизбежной ведомственной подчиненности как самих судей (одни из
которых могут быть капитанами и ниже, а другие полковниками и выше),
так и всей системы судов, устроенной, как нам представляется, не «на
основании закона», если иметь в виду общие принципы закона,
выраженные в Конституции как основном законе страны (глава 7
Конституции).
К
сказанному в этом разделе следует добавить, что все положения,
рассмотренные применительно к ст. 6 пункт 1, равно как и те
положения, которые будут рассмотрены ниже по ст. 6 пункт 2 и ст. 6
пункт 3 Европейской Конвенции, имеют прямое и непосредственное
отношение к гарантиям, закрепленным в ст. 14 Международного Пакта о
гражданских и политических правах.
Статья 6 (2)
Европейской Конвенции(принцип
презумпции невиновности)
Принцип презумпции невиновности включает в себя прежде всего
гарантию считаться невиновным, пока виновность не будет установлена
в соответствии с законом. Из этого же положения вытекает основное
установление теории доказательств, которое гласит: «Бремя
доказывания вины лежит на обвинителе, а все сомнения толкуются в
пользу обвиняемого».
Наиболее распространенным случаем нарушения презумпции невиновности
являются преждевременные заявления должностных лиц различных уровней
об установленной виновности того или иного лица, что может
предопределить исход судебного разбирательства. Так, в решении по
делу Дмитрия Гридина, интересы которого Центр представлял в
Комитете по правам человека ООН, отмечено, что Комитет считает
подтвердившимися утверждения заявителя о нарушении презумпции
невиновности, гарантированной ст. 14 (2) Пакта (соответствует ст. 6
(2) Конвенции), включая публичные заявления высокопоставленных
руководителей правоохранительных органов, в которых заявитель
упоминался как виновное лицо и которые получили широкое освещение в
средствах массовой информации. При этом Комитет сослался на
существующее прецедентное право: «...все государственные власти
обязаны воздерживаться от предопределения исхода судебного процесса»
(General Comments № 13 on art. 14 ICCPR).
Другим
распространенным примером нарушения принципа презумпции невиновности
является фактическое возложение органами следствия и даже судьями
на обвиняемого бремени доказывания своей невиновности. Ниже будут
приведены примеры того, как судьи в отсутствие обвиняющей стороны в
процессе принимали на себя активную роль в выяснении изобличающих
подсудимого обстоятельств.
С
вопросом о нарушениях принципа презумпции невиновности тесно связана
проблема использования судом неприемлемых (недопустимых)
доказательств (о чем подробнее смотри в комментарии к ст. 6 (3)
Конвенции).
Анализ
положений статьи 6 (3) Европейской Конвенции
Минимальные гарантии прав обвиняемого
в условиях справедливого судебного разбирательства
Прежде
чем остановиться на обсуждении каждой из гарантий, предусмотренных
ч. 3 ст. 6 ЕКПЧ, следует отметить, что право на справедливый суд
распространяется как на стадию самого судебного разбирательства
(включая апелляционный процесс), так и на всю досудебную стадию
производства по уголовному делу.
Этот
подход совершенно независим от того, что, как отмечалось ранее, в
разных странах соотношение этих стадий является различным. В ряде
государств, как, например, в России, досудебная стадия (дознание и
предварительное следствие) гипертрофированно растянута во времени и
имеет неадекватно большое значение для всей процедуры
судопроизводства, где и само «судо-производство» превращается
из такового в «следствие-производство», длящееся порой в
десятки раз дольше, чем собственно «судопроизводство».
Можно
быть уверенными, что Европейский Суд не будет диктовать той или иной
стране, как ей строить уголовный процесс и какой стадии надо уделять
основное внимание, но совершенно очевидно, что право на справедливый
суд будет распространено на все стадии процесса, и проблемы его
соблюдения будут подвергаться оценке с этой точки зрения.
Итак,
в Конвенции существует перечень прав (неисчерпывающий), который
должен быть обеспечен при рассмотрении дела любому лицу, обвиняемому
в совершении уголовного преступления. Это как бы минимально
необходимые гарантии справедливого суда.
Часть
3 ст. 6 Конвенции гласит: «Каждый обвиняемый в совершении уголовного
преступления имеет как минимум следующие права:
a)
быть незамедлительно и подробно уведомленным на понятном ему языке о
характере и основании предъявленного ему обвинения;
b)
иметь достаточные время и возможности для подготовки своей защиты;
c)
защищать себя лично или через посредство выбранного им самим
защитника или, если у него нет достаточных средств для оплаты услуг
защитника, иметь назначенного ему защитника бесплатно, когда того
требуют интересы правосудия;
d)
допрашивать показывающих против него свидетелей или иметь право на
то, чтобы эти свидетели были допрошены, а также иметь право на вызов
и допрос его свидетелей на тех же условиях, что и свидетелей,
показывающих против него;
e)
пользоваться бесплатной помощью переводчика, если он не понимает
языка, используемого в суде, или не говорит на нем».
Если
тот факт, что все эти гарантии имеют отношение к стадии собственно
судебного разбирательства, не вызывает сомнения, то для большинства
российских юристов — практиков и даже ученых-теоретиков права —
будет представляться спорным утверждение, что гарантии справедливого
судебного разбирательства должны обеспечиваться обвиняемому и на
стадии предварительного расследования.
Права обвиняемого в условиях
справедливого суда
Статья
6 (3а) Европейской Конвенции:
право быть незамедлительно
информированным относительно характера и оснований
предъявленного обвинения
Данное
право тесно связано и по смыслу перекликается со сходным правом,
гарантированным ст. 5 (2) Конвенции. Однако эти две гарантии не
следует смешивать или путать. При всей их внешней схожести эти
гарантии различаются по целям. В случае с арестованным (ст. 5 (2))
целью незамедлительного информирования является своевременное
разъяснение задержанному его реального процессуального статуса как
гарантии законности ареста. В рассматриваемом же праве целью
информирования обо всех выдвинутых против лица обвинениях является
обеспечение права обвиняемого на справедливый суд (ст. 6 (3)) с тем,
чтобы с ранних стадий обвиняемый имел возможность пользоваться всеми
иными его правами: правом подготовки своей защиты, правом
осуществлять свою защиту самостоятельно и прочими.
Это
право, как и все другие гарантии ст. 6, не должно рассматриваться
как формальное. Практика Европейского Суда выработала определенные
требования к объему и качественному содержанию информации, которая
должна доводиться до сведения обвиняемого. Информация должна
позволять обвиняемому подготовить его защиту, поскольку это одно из
требований справедливого разбирательства. Информация должна иметь
своим содержанием как квалификацию инкриминируемых деяний, то есть к
какому юридическому классу обвинение относится, так и природу
выдвигаемых обвинений, то есть факты, на которых базируются
обвинения и выстраиваются доводы следствия.
Практика российских следственных органов в этом отношении подчас
грубо противоречит закону. В жалобе по одному из дел, направленному
в Европейский Суд, Центр отметил:
«Следствие длительное время вводило обвиняемого М. в заблуждение
относительно характера имеющихся против него улик. Это привело к
неправильному выбору защитительной тактики и даже самооговору по
ряду позиций обвинения».
Другая
распространенная уловка следствия, к которой оно прибегает для того,
чтобы уклониться от выполнения обязанности по информированию
задержанного, состоит в том, что значительная часть задержанных
допрашивается в качестве свидетелей, с предупреждением их об
уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу
ложных показаний, что представляет собой неоспоримое нарушение ст. 6
(3b) Конвенции.
Статья
6 (3b) Европейской Конвенции:
достаточные время и возможности для подготовки к своей защите
Это
право означает, что каждый обвиняемый в уголовном преступлении
должен быть обеспечен такими средствами и условиями, которые
включают возможность на протяжении всего следствия знакомиться с
содержанием расследования в объеме, необходимом для подготовки его
защиты. К такому подходу ведения следствия вряд ли готовы российские
правоохранители, и даже защита не всегда готова настаивать на таком
широком понимании прав обвиняемого, но таковы в нашем понимании
гарантии Конвенции в той части, что обвиняемый должен иметь
достаточные и реальные возможности защищаться на всех стадиях
процесса. Это особенно актуально в уголовно-процессуальной практике
России, учитывая неоинквизиционный характер уголовного процесса и
продолжительность досудебной стадии разбирательства дела. При
получении своевременной информации относительно улик следствия,
которые с точки зрения стороны защиты являются несостоятельными, у
обвиняемого возникает реальная возможность защищаться, вплоть до
обжалования незаконности возбуждения уголовного дела в суд с
приведением доказательств несостоятельности мнимых улик.
Право на равенство возможностей в
досудебной стадии, включая доступ к доказательствам
В этой
связи важно понимать, что соблюдение этого неписаного правила ст. 6,
которое вытекает из положений как ст. 6 (1), так и ст. 6 (3b), важно
не только в судебном разбирательстве, но и во время предварительного
следствия. Разумеется, возможности защиты на доступ к
доказательствам могут быть ограничены теми данными, которые
необходимы для осуществления защиты, зато эти данные должны быть
своевременно представлены защите и не должны от нее умышленно
скрываться. В противном случае налицо нарушение прав стороны защиты.
Это как раз то, что происходит в процессуальном порядке
предварительного расследования, установленном в Росcии. Многие
данные, могущие иметь важное значение для защиты, скрываются от нее
в ходе всего предварительного следствия (не забудем, что порой оно
длится по полгода и более), вследствие этого обвиняемый и его защита
бывают полностью дезориентированы в реальной ситуации по делу. Такой
порядок ведения следствия крайне типичен для инквизиционного
процесса и не всегда находится в противоречии с российским
процессуальным правом.
Крайним и весьма распространенным проявлением этого нарушения можно
считать проведение экспертизы без своевременного ознакомления
обвиняемого с ее результатами. Еще более распространена практика,
при которой следователь не знакомит обвиняемого и его защиту с
постановлениями о назначении экспертиз. А ведь на стадии назначения
экспертизы у обвиняемого есть целый комплекс прав, предусмотренных
ст. ст. 184-185 УПК РСФСР, начиная с права на постановку вопросов
перед экспертом и заканчивая правом принимать участие в проведении
экспертиз. На практике же экспертизы зачастую проводятся при полной
неосведомленности обвиняемого с потерей целого ряда возможностей для
его защиты, а об их проведении сторона защиты узнает лишь при
ознакомлении со всеми материалами дела в самом конце следствия,
порой весьма продолжительного.
Понятно, что согласно российскому процессуальному закону это
является нарушением, что, впрочем, не мешает ему быть одним из самых
распространенных у нас нарушений в практике работы следственных
органов. Это нарушение весьма просто искоренить. Надо лишь следовать
требованиям ст. 69 УПК РСФСР и ст. 50 Конституции Российской
Федерации, которые объявляют всякое доказательство, полученное с
нарушением закона, неприемлемым. Если суды будут работать не
«понарошку», не «в поддавки» со следствием, права обвиняемых
нарушаться не будут. На этом примере можно заметить, что проблема
российского правосудия заключается не столько в слабом
законодательном регулировании, сколько в пороках правоприменительной
практики и невзыскательности судей, чего они, впрочем, не признают.
Права и гарантии в области собирания
доказательств, включая требования к качеству доказательств.
Недопустимость использования
неприемлемых доказательств
Это
право также вытекает из положений ст. 6 (3b) Европейской Конвенции и
в широком смысле включает в себя и право на сбор доказательств, и
доступ к основным и важным доказательствам обвинения, а также
гарантии от использования недоброкачественных, ложных и
сфабрикованных доказательств.
В
практике Европейского Суда часто возникают вопросы, связанные с
доказательствами, полученными с использованием так называемых
агентов-провокаторов. До сих пор не существует жесткого подхода к
доказательствам, полученным таким образом. В отдельных случаях это
признавалось совершенно недопустимым, и критерием оценки прежде
всего являлась процессуальная доброкачественность принятого судом
доказательства. Важным требованием также было наличие возможности у
обвиняемого подвергнуть критике доказательства, полученные с
применением такой агентурной (оперативной) деятельности. Особенно
принципиальной является позиция Европейского Суда в тех случаях,
когда такого рода агенты (оперативные сотрудники) по существу
инициировали (провоцировали) совершение этим лицом преступления. В
практике Суда был целый ряд дел этой категории.
По
одному из них (Teixera de Castro v Portugal) было
установлено, что два агента (оперативных работника) пришли домой к
заявителю и попросили его приобрести для них героин. У заявителя не
было наркотика, и агенты дали ему адрес, где он и приобрел для них
героин. Заявитель был арестован, обвинен в совершении преступления и
осужден за это. Заявитель настаивал на том, что без провокационных
действий со стороны полицейских агентов он не стал бы совершать
преступления. Европейский Суд согласился с позицией заявителя,
выразив следующее мнение: «Двое офицеров полиции не обеспечили
расследование уголовной деятельности, но употребили свое влияние для
того, чтобы инициировать совершение преступления». Далее в решении
Суд пришел к выводу, что даже очевидное следование общественным
интересам в борьбе с наркопреступностью не может оправдывать
использование доказательств, полученных в результате провокации со
стороны работников полиции. То есть такие доказательства признаны
недопустимыми.
По
другому делу (Ludi v Switzerland) обвинением против заявителя
были выдвинуты доказательства, составной частью которых был доклад (report)
агентурных работников. Заявитель был лишен возможности оспорить это
доказательство в суде. И это было признано нарушением ст. 6
Конвенции.
В
других случаях использование полицейских агентов и агентурных
(оперативных) данных было признано правомерным. Это приводит к
выводу, что Суд в принципе допускает использование подобных
доказательств в тех случаях, когда они процессуально безукоризненны,
а у стороны защиты имеются возможности для их процессуальной
проверки. Например, по делам Радермахер и др. против Германии,
Шенк против Швейцарии (Radermacher and Pferrer v Germany,
Shenk v Switherland).
В
практике Центра имеется уже несколько дел, где возникают подобные
вопросы, и Европейскому Суду предстоит дать оценку пределам
правомерности действий оперативных сотрудников в условиях уголовного
процесса в России. На момент издания данной работы одно из этих дел
(В-н против России) находилось в стадии нотификации, то есть
Европейский Суд выяснял позицию России по вопросу о приемлемости
этого дела и по существу заявленных нарушений.
Право не свидетельствовать против
себя.
Признание вины (самоизобличение) и
самооговор
Это
право, равно как и два вышеописанных правила, также вытекает из
положений ст. 6 (3b) Европейской Конвенции.
В деле
Саундерс против Великобритании (Saunders v UK)
заявителя принуждали к даче показаний против себя в ходе
расследования по делу об обвинении его в незаконной торговле.
Использование против заявителя впоследствии в суде данных
расследования, произведенного в подобных условия, было признано
нарушением ст. 6.
В
другом деле (Funke v France, February) заявитель был
подвергнут штрафу за непредоставление документов относительно его
финансовых операций (транзакций), тогда как эти данные могли быть
инкриминированы ему. И в этом случае Европейским Судом было признано
нарушение ст. 6 Конвенции.
Примером этого вида нарушений в России могли бы служить описанные
выше весьма распространенные случаи, когда задержанных допрашивают в
качестве свидетелей и принуждают их к даче «правдивых показаний»,
предупреждая об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний
и дачу заведомо ложных показаний.
Известно, что и Конституция России, и уголовно-процессуальный закон
предусматривают право не свидетельствовать против себя. Но это право
может быть реально обеспечено обвиняемым и подозреваемым только при
условии соблюдения всех других прав, как-то: своевременный допуск
защитника и другие права, могущие воздвигнуть заслон на пути
произвола.
Если
признание, то есть самоизобличающие показания, были получены в
условиях полицейского участка (отделения милиции) в результате, как
утверждает задержанный, давления на него в отсутствие защитника, и
такой самооговор является единственным доказательством, то он не
может быть приемлемым и достаточным доказательством для признания
человека виновным. Любое признание будет достоверным только тогда,
когда оно найдет свое подтверждение в условиях публичного судебного
разбирательства. Это правило очень хорошо знакомо той судебной
системе, которую мы именуем «состязательной». В России нередки
случаи, когда среди всех псевдодоказательств реально существует лишь
одно — собственное признание обвиняемого. При этом последующий отказ
обвиняемого в судебном заседании от показаний, ранее данных под
воздействием психического или физического давления, судом, как
правило, во внимание не принимается с формулировкой «Иванов
отказался от ранее данных показаний с целью избежать ответственности
за содеянное. Однако его вина полностью доказана всеми собранными по
делу доказательствами: протоколом выемки, заключением экспертизы и
проч.». При этом бездоказательность этих выводов суда очевидна, а
все эти «протоколы» и «акты экспертиз» подтверждают что угодно —
факт смерти, факт обнаружения ножа и т. п. , но только не
причастность обвиняемого (подсудимого) к совершенному преступлению.
Это, однако, никого не смущает, вся судебная система играет по этим
«правилам», точнее, без правил, и сторона защиты не способна пробить
брешь в этой псевдодоказательственной броне, так же как и обвиняемый
беззащитен перед пытками, в условиях которых он прежде оговорил
себя.
Но
стоит только признать, что показания, полученные от обвиняемого в
условиях, не обеспечивающих его прав, закрепленных ст. 6 Конвенции,
и не прошедшие судебной проверки (то есть не подтвержденные в
открытом судебном процессе) не могут быть приняты судом в качестве
доказательства его вины, как все встанет на свои правовые места.
Стоит только начать практически применять это правило, как вся
система пыток станет по большей части бессмысленной и бесполезной.
Это в принципе и отличает правовую систему от неправовой,
состязательный процесс от инквизиционного.
Что же
происходит в российской судебной практике повсеместно? Активно
действующий в процессе судья начинает сам с пристрастием допрашивать
подсудимого, с явным нажимом вопрошая: «Как же так, Сидоров? Почему
отказываетесь от показаний, данных на следствии? Нехорошо. Да еще и
придумываете, что вас били. Хотите нас обмануть? А как же ваши
показания на листе дела № таком-то?» Да еще и угрозу можно услышать
о последствиях такого отказа от сотрудничества с судом. Английскому
или норвежскому судье такой диалог с подсудимым не мог бы присниться
даже в страшном сне. Для российского судьи это нечто натуральное и
естественное. Ведь он — борец с преступностью, точнее, с
преступником, даже тогда, когда приговором суда не установлено, что
данный человек — преступник. И чтобы вынести искомый обвинительный
приговор (а в нашей стране их более 99 %), необходимо изобличить
этого преступника, а если надо, то и лично уличить его во лжи...
Следует договориться раз и навсегда, что доказательства, не
прошедшие испытание гласным судебным разбирательством, не
выдержавшие экзамен на достоверность в суде, не могут быть приняты
судом и должны исключаться из числа доказательств, принимаемых судом
при вынесении обвинительного приговора.
Статья
6 (3с) Европейской Конвенции:
право на помощь защитника.
Социальная (бесплатная) юридическая
помощь
Право
на защиту в Российской Федерации формально гарантируется
законодательно и даже конституционно. На практике во многих случаях
оно реально не обеспечивается. Об этом наглядно свидетельствуют
результаты обследования судебных процессов в рамках программы
Международной комиссии юристов, проводившихся как российскими, так и
иностранными представителями МКЮ.
Выводы
комиссии о типичных нарушениях, выявленных в ходе наблюдения за
судебными процессами, можно прочитать в приложении к настоящей
брошюре.
В тех
случаях, когда у обвиняемого (задержанного) нет средств для оплаты
юридической помощи защитника по его выбору, защитник предоставляется
ему государством, и, согласно практике Европейского Суда, обвиняемый
не может претендовать на выбор защитника. В то же время, учитывая,
что бесплатная юридическая помощь предоставляется, когда «интересы
правосудия того требуют», качество такой юридической помощи должно
быть адекватно требованиям правосудия, а осуществляемая защита
реальной и эффективной (Artico v Italy).
Некоторые соображения о реальном содержании права на защиту в
российских условиях изложены в разделе, посвященном равенству сторон
в процессе.
Статья
6 (3d) Европейской Конвенции:
право на вызов свидетелей или «право
обвиняемого допрашивать показывающих против него свидетелей или
иметь право на то, чтобы эти свидетели были допрошены, а также иметь
право на вызов и допрос его свидетелей на тех же условиях, что и
свидетелей, показывающих против него»
Право
на вызов свидетелей представляет собой существенную для обвиняемого
гарантию и является одним из важнейших практических прав,
позволяющих обвиняемому деятельно участвовать в исследовании
доказательств обвинения и представлять суду свои доказательства.
Так же
важно знать, что в понятие свидетелей входят и эксперты, и
различного рода специалисты. В деле Бониш против Австрии (Bonisch
v Austria) Европейский Суд высказался по поводу роли экспертов в
судебном разбирательстве. Эксперт в данном суде последовательно
использовал лишь данные, свидетельствующие против подсудимого. Суду
же, как определил Европейский Суд, надлежит обращать внимание и на
другие экспертные заключения в случаях, когда известно, что
существуют иные, противоположные мнения. Также Суд в решении по
этому делу отметил, что отношение к экспертам защиты должно быть
таким же, как и к экспертам со стороны обвинения.
Согласно прецедентам Европейского Суда (дела: Unterpertinger v
Austria, Kostovski v Netherlands), выработаны наиболее общие и
принципиальные подходы:
•
в
принципе все показания должны быть исследованы в присутствии
обвиняемого в публичном процессе с предоставлением ему возможности
выдвинуть противоположные доводы;
•
при
этом само по себе использование в процессе письменных заявлений в
отсутствие устных показаний не является во всех случаях (в отрыве от
других обстоятельств) несовместимым с гарантиями прав защиты;
•
но
данное право в принципе означает, что обвиняемый должен быть
надлежащим образом обеспечен реальной возможностью оспорить
показания и подвергнуть допросу лицо, свидетельствующее против него,
в тот момент, когда свидетель делал свое заявление либо позже;
•
наконец, в целом являются неприемлемыми и должны быть признаны
нарушениями этого права случаи, когда обвиняемый осужден практически
только на базе свидетельских показаний, которые не могли быть
должным образом проверены в ходе судебного разбирательства, то есть
без обеспечения обвиняемому реальной возможности опровергнуть
показания, данные свидетелями против него (дела Doorson v NL,
Saidi v France, Windisch v Austria) (перевод и трактовка
автора).
Очевидно, что Европейский Суд не будет входить в оценку показаний
свидетелей, сфера его интереса — было ли обеспечено право на вызов и
допрос свидетелей.
Вместе
с тем необходимо учитывать, что гарантии данной нормы не означают
права на вызов и допрос всех свидетелей.
По
делу Видал против Бельгии (Vidal v Belgium)
Европейский Суд выразил свое мнение следующим образом. Защита не
может быть обеспечена правом на вызов и допрос каждого свидетеля.
Однако в случае, когда Апелляционный суд не заслушал ни свидетелей
защиты, ни свидетелей обвинения и, тем не менее, отменил оправдание
в отношение заявителя, ухудшив приговор и усилив меру наказания, — в
этом случае имело место нарушение права на справедливый суд.
Итак,
становится ясно, что данное право не есть право на вызов
неограниченного количества свидетелей. Однако представляется, что
там, где обвинению обеспечивается возможность вызвать в суд всех
свидетелей, заявленных стороной обвинения в «списке лиц, подлежащих
вызову в суд», стороне защиты должны быть предоставлены равные
права и адекватные возможности. При всех обстоятельствах исходим из
того, что защите должна быть обеспечена возможность вызвать в суд
всех ключевых свидетелей защиты, показания которых необходимы для
правильного установления важных фактов и существенных обстоятельств
дела.
Как
видно из текста самой нормы и из приведенных принципиальных
подходов, выработанных Европейским Судом, гарантии этой нормы не
сводятся только к праву на вызов и допрос свидетелей защиты. Это еще
и право обвиняемого допрашивать показывающих против него свидетелей
и иметь в принципе право на то, чтобы эти свидетели были допрошены.
Следует остановиться на одном весьма распространенном нарушении
этого права, которое одновременно нарушает и нормы российского
уголовно-процессуального закона. Ст. 286 УПК РСФСР не допускает
оглашение показаний свидетелей на предварительном следствии иначе
как в следующих случаях:
«1)
при наличии существенных противоречий между этими показаниями и
показаниями свидетеля на суде;
2) при
отсутствии в судебном заседании свидетеля по причинам, исключающим
возможность его явки в суд».
На
практике судьи, получив сведения о том, что кто-либо из свидетелей,
вызванных суд, приболел или отъехал в командировку, спешно выносят
постановление об оглашении показаний, зафиксированных на
предварительном следствии, ссылаясь на уважительность
причин отсутствия свидетелей. Во-первых, эти причины, невзирая на их
уважительность, не могут быть признаны «исключающими
возможность явки в суд», а во-вторых, это прямое нарушение принципов
непосредственности и гласности судебного разбирательства,
провозглашенных законодателем в ст. 240 УПК РСФСР. Удручает и
невзыскательность защиты в этих вопросах. В большинстве случаев
можно наблюдать, как адвокаты с готовностью соглашаются с
приведенными доводами об уважительности причин отсутствия
свидетелей, оговаривающих их подзащитных, и дают возможность суду
беспрепятственно огласить показания этих свидетелей, не возразив
против действий председательствующего и не сделав соответствующего
заявления для протокола судебного заседания. Вместе с тем такое
оглашение может быть признано допустимым лишь в самых исключительных
случаях, и при этом, если подсудимый оспаривает содержащиеся в
оглашаемых показаниях сведения, суду следует критически оценивать
такие доказательства, учитывая то обстоятельство, что подсудимый был
лишен возможности задать вопросы данному свидетелю, выявить
вероятные противоречия в его показаниях и, может быть, даже и
уличить его во лжи. Следует помнить, что показания на
предварительном следствии даются в условиях, не отвечающих
требованиям гласности и не обеспечивающих их полную достоверность,
даже если согласиться с разумностью принципа «вотум доверия»
следователю. В этих условиях нельзя исключить различные варианты:
1)
свидетель, давая показания следователю, добросовестно заблуждался, и
это может проясниться в ходе его допроса в открытом судебном
разбирательстве;
2)
свидетель умышленно оговаривал подсудимого, и последнему должен быть
дан шанс выявить его ложь в условиях гласного судебного процесса;
3)
свидетель был подвергнут определенному неправомерному давлению со
стороны следствия, и его допрос в судебном заседании — реальная
возможность это выявить.
Существует вероятность и такого варианта, что свидетель будет
убедительно настаивать на правдивости своих показаний, изобличающих
подсудимого, но и этот случай также наилучшим образом проверяется в
условиях судебного разбирательства с соблюдением принципов
непосредственности и устности, установленных ст. 240 УПК РСФСР вовсе
не для проформы. Тем более, что эти принципы полностью соответствуют
гарантиям, закрепленным в ст. 6 Европейской Конвенции.
Статья
6 (3e) Европейской Конвенции:
право на помощь переводчика
Право
на бесплатную помощь переводчика в уголовном процессе обеспечивается
обвиняемому согласно ст. 17 УПК РСФСР. Кроме того, ему должны
представляться основные следственные и судебные документы в переводе
на язык, которым он владеет. На практике это право формально
соблюдается.
В
практике Центра, однако, есть несколько дел, в которых иностранные
граждане, особенно из дальнего зарубежья, то есть лица,
действительно не владеющие языком судопроизводства, заявляют, что
реально их право на помощь переводчика обеспечено не было. Они
утверждают, что при проведении первоначальных следственных действий
(когда вырабатывается основная версия следствия и перспектива по
делу) они не имели адекватного представления о том, что с ними
происходит, каков их процессуальный статус, в чем конкретно они
обвиняются и каковы их права на этой стадии.
Учитывая слабое качество подготовки переводчиков, привлекаемых к
участию в деле, у заявителей не возникало уверенности в том, что их
показания переводятся полно и корректно. Некоторые из них проводили
несколько месяцев и даже лет в следственном изоляторе, плохо
понимая, что же с ними происходит. Аналогичная ситуация имеет место
и в судебном заседании, когда вся помощь переводчика заключается в
том, что он в лучшем случае переводит подсудимому вопросы, которые
задаются непосредственно ему. Остальная часть судебного
разбирательства остается столь же непонятной для
подсудимого-иностранца, как был непонятен ему и весь ход
предварительного расследования.
Минимальные гарантии прав обвиняемого, разумеется, в основном
предназначены для их использования в стадии собственно судебного
разбирательства. Рассмотренные выше права, закрепленные в ст. 6 (3)
Конвенции, начав работать на досудебной стадии, продолжают
действовать в судебном заседании и должны быть обеспечены в нем
силой судебной власти.
В
заключение следует остановиться на одной из неписаных, но
основополагающих гарантий справедливого суда — равенстве
возможностей сторон в процессе.
Юридическое содержание равенства сторон в
российском процессуальном законодательстве и практике
(Из доклада на международном семинаре в г. Екатеринбурге, май 2000
года)
Одним
из неписаных правил ст. 6 Европейской Конвенции является принцип
равенства возможностей сторон в процессе.
В
России этот принцип гарантирован Конституцией Российской Федерации.
Часть 3 ст. 123 гласит: «Судопроизводство осуществляется на основе
состязательности и равноправия сторон». Судьи в нашей стране имеют
возможность при рассмотрении дел и вынесении решений опираться
именно на ст. 123 Конституции. Это позволяет им выносить решения,
которые часто устраняют перекосы в уголовном процессе, прежде всего
те перекосы, которые связаны с занижением роли защитника.
Но ст.
123 — это конституционная норма, формально устанавливающая
равенство, а как этот принцип регламентирован в
уголовно-процессуальном законодательстве? Ст. 245 УПК РСФСР
провозглашает равенство прав участников судебного разбирательства по
представлению доказательств, участию в исследовании доказательств и
заявлению ходатайств. Но так ли это в действительности? Анализ
действующего УПК приводит к выводу, что нормы
Уголовно-процессуального кодекса законодательно закрепляют
неравенство сторон.
Мы
анализируем наш действующий Уголовно-процессуальный кодекс, весьма
устаревший, как мы понимаем, но новый Уголовно-процессуальный кодекс
пока не принят. Его мы ждем около 10 лет, но проект нового кодекса,
видимо, будет принят не скоро. Насколько известно, этот проект не
нашел полного одобрения в Страсбурге, где он был подвергнут
экспертизе, и происходит это потому, что, к сожалению, среди наших
разработчиков от власти, которые участвуют в создании проекта, царит
непонимание истинного содержания равенства сторон и обеспечения
гарантий прав обвиняемого.
Следует вспомнить, какие преимущества имеет прокурор (обвинитель) с
самого начала расследования по делу. В основном материалы дела
собираются обвинением. Когда мы говорим «в основном», то следует
иметь в виду, что защитник формально тоже имеет некоторые права по
сбору доказательств. Но на практике все уголовное дело состоит из
материалов, которые добыты следствием. По нашему закону защитник
практически лишен возможности самостоятельного собирания
доказательств. Более того, предварительная беседа защитника со
свидетелем может быть представлена как его криминальное поведение.
В
новом Уголовно-процессуальном кодексе предполагается некоторое
расширение прав защиты, но достаточно ли этого? Кроме того, сегодня
мы можем руководствоваться только действующим Кодексом.
А что
по сути дела может собирать защитник? Характеризующие данные о
личности обвиняемого, справки о том, как он характеризуется по месту
работы и по месту жительства. Даже более или менее серьезную
медицинскую справку на запрос защитника не выдадут. Ее могут выдать
только по запросу следователя или суда.
Неравенство сторон проявляется в том, что следователь решает,
приобщать ли документы, представленные защитником, либо нет. Более
того, практикующие юристы знают, что тот документ, который имеет
принципиальное значение, то есть может изменить перспективу
расследования уголовного дела, имеет мало шансов быть приобщенным к
материалам уголовного дела. Подчас это делается безмотивно, без
достаточной аргументации. Признаем, что это естественно, когда
обвиняющая сторона не желает, чтобы в деле было больше оправдывающих
материалов, и не стремится к разрушению собственной
доказательственной базы. Но допустимо ли такое равенство сторон, при
котором одна равная сторона идет к другой равной стороне и говорит:
«Прошу принять доказательства», а другая, «еще более равная» сторона
отвечает: «Нет, не приму, не хочу».
В
качестве примера можно привести недавнее дело Центра — дело А-на.
У защиты имелись доказательства алиби А-на как минимум на момент
совершения двух из четырех эпизодов инкриминируемого ему деяния. И
такой документ — справку об этих двух днях, когда он просто
отсутствовал, не мог совершать эти деяния, защита не могла приобщить
в течение всего следствия, а это полтора года, а потом и в ходе
всего суда, который длился два с половиной года. И только спустя
четыре года мы, наконец, смогли приобщить справку, что А-на на месте
преступления быть не могло.
Как
часто нам это встречается и можно ли с этим мириться? В итоге
рассмотрения упомянутого дела оказалось, что защите можно было так
активно и не настаивать на приобщении этой справки по той простой
причине, что даже когда суд, наконец, узнал, что А-на не было там,
он все равно вынес приговор, что А-н виновен, в том числе и по тем
эпизодам, где у него алиби. На практике получается, что можно и не
упорствовать, когда какие-то документы, справки не приобщают, так
как все равно их могут и не принять во внимание. И многие адвокаты
перестают упорствовать, расслабляются. Когда мы пробуем оценить,
эффективную ли помощь оказывают в настоящее время защитники, то
выясняем, что в целом, особенно в случаях «обязательной» защиты,
реальная эффективная работа адвокатов встречается крайне редко. И
нет ее именно потому, что обвинение и суд, которые действуют в
жесткой связке между собой, способствуют полной инертности защиты. А
после 5-10 лет борьбы адвокатов за то, чтобы их услышали и чтобы
выносились мотивированные решения, а уж если это отказы в
удовлетворении ходатайств, то хотя бы аргументированные отказы, они,
наконец, расслабляются и говорят: «Ну и зачем?»
В
результате анализа вышеизложенного мы приходим к выводу, что
защитник изначально не равен обвинителю. И защитник еще и потому ему
не равен, что в России обвинение фактически решает, держать ли
человека во время следствия под стражей или отпустить его. Несмотря
на то, что следственные изоляторы у нас переполнены, следователю и
обвинителю удобнее держать человека в тюрьме, вероятно, в связи с
тем, что так на него легче оказывать психологическое давление, его
можно в любое время вызвать, и доставлен он будет немедленно. Его не
надо вызывать повесткой и ждать, когда он сможет явиться по вызову.
Следователю выгоднее иметь обвиняемого в следственном изоляторе еще
и потому, что в случае болезни тюремные власти скорее всего дадут
справку о том, что обвиняемый может принимать участие в следственных
действиях, даже если он лежит бездыханным.
Таким
образом, когда одна сторона (следователь) приближена к прокурору,
дающему санкцию на арест (вспоминим ст. 5 Конвенции и нашу точку
зрения о недопустимости того, чтобы это делал прокурор), то одна из
сторон, по сути дела, дает санкцию на арест, а другая не имеет
практически никаких реальных прав и не обладает реальной
возможностью этот арест оспорить. Говорить о равенстве сторон опять
не приходится.
Для
того, чтобы посетить подзащитного в тюрьме, адвокат должен пойти к
следователю и попросить у него разрешение. Ответ следователя в этой
ситуации может и не быть обязательно положительным. Следователь
может сказать, что сейчас он такого разрешения не даст, а даст его в
следующий раз. Причем мотивировки такого решения могут быть самыми
разнообразными. В практике автора этих строк был случай, когда один
начальник следственного отдела заявил: «Правильно мой следователь не
дал вам разрешения, вы можете быть опасны для следствия. Вы можете
подговорить своего подзащитного. И вообще, эти адвокаты мешают нам
нормально расследовать дела».
Ст. 18
Закона «О содержании под стражей лиц, обвиняемых и подозреваемых в
совершении преступлений» говорит, что при посещении лиц в
следственной тюрьме адвокат должен иметь при себе только ордер
юридической консультации. Только этот документ обеспечивает право
адвоката на свидание с подзащитным. Когда этот закон приняли,
следователи были всерьез встревожены, так как их разрешения для
свидания с подзащитным адвокату более не требовалось. Но буквально
через два месяца после введения этого закона, принятого в
соответствии с европейскими стандартами, следователи нашли выход. В
законе записано: «адвокат, допущенный к делу» — и следователи стали
требовать у адвокатов справку о том, что адвокат к делу допущен. Эта
справка стала завуалированной формой разрешения следователя на
свидание адвокату с его же подзащитным в тюрьме. И в результате
опять одна «равная» сторона дает другой «равной» стороне разрешение.
Но вот
стадия следствия закончилась. Уголовное дело передают в суд. Но и на
этой стадии защита и обвинение находятся в неравном положении. После
поступления дела в суд выносится постановление о назначении дела к
слушанию. В этот момент судья разрешает целый ряд вопросов,
связанных с предстоящим слушанием дела, в том числе и вопрос
удовлетворения ходатайств. При этом ч. 4 ст. 223 УПК РСФСР особо
подчеркивает, что «ходатайства о вызове дополнительных свидетелей и
истребовании других доказательств подлежат удовлетворению во всех
случаях».
Эта
норма, являющаяся поистине революционной, имеет свою историю. В
такой редакции закон был принят сравнительно недавно, через
несколько месяцев после подписания Факультативного Протокола к Пакту
о гражданских и политических правах. С момента подписания этого
Протокола Россия признала компетенцию Комитета по правам человека
ООН принимать и рассматривать обращения по поводу нарушений прав
человека. И в этот момент стало очевидным существенное противоречие
между гарантиями ст. 14 Международного Пакта и действующим
российским процессуальным законодательством. Согласно ст. 206 УПК
РСФСР, к обвинительному заключению прилагается список лиц,
подлежащих вызову в суд, — это список свидетелей обвинения. И этот
список всегда принимается судом без изъятий. Защита, со своей
стороны, имела лишь право заявлять ходатайства о вызове свидетелей,
которые могли быть как удовлетворены, так и отклонены. Введение
данной редакции статьи устраняло этот перекос хотя бы на стадии
назначения дела к слушанию. Однако на практике у судей имеются
десятки возможностей, законных и незаконных, это требование обойти.
По тем
делам, где судья желает избежать подлинной состязательности равных в
процессе сторон, используются различные способы для нерассмотрения
подобных ходатайств со стороны обвиняемого и его защиты. Это
достигается непринятием своевременно соответствующих ходатайств и
вынесением постановления о назначении судебного заседания так, как
будто к моменту вынесения постановления соответствующие ходатайства
еще не поступили. Впоследствии судьи отказывают в вызове
дополнительных свидетелей со ссылкой на то, что стадия ст. 223 уже
завершилась, а на последующих стадиях законодатель не обязывает
судью удовлетворять подобного рода ходатайства. Таким образом, хотя
была сделана попытка привести действующее уголовно-процессуальное
законодательство России в соответствие с международными стандартами
(«право на справедливое судебное разбирательство» — ст. 14 Пакта и
ст. 6 Конвенции), однако суд, имеющий, как правило, обвинительный
уклон, находит возможность уклониться от выполнения реального
содержания этих норм. В этом случае нарушается как общее требование
о справедливости судебного разбирательства (ч. 1 ст. 6 Конвенции),
так и специальная гарантия — право на вызов свидетелей (ч. 3 ст. 6
Конвенции).
По
многим делам, которые были подготовлены Центром для направления в
Европейский Суд, заявители среди прочего ссылаются на нарушение
именно этого права (дело К. против России, дело Новикова против
России, дело Н. против России).
Считаем необходимым обратить внимание на еще одну характеристику
закрепленного в уголовно-процессуальном законе неравенства. Ст. 276
УПК РСФСР позволяет заявлять ходатайства, в том числе и о проведении
экспертизы. Суд может отказать в удовлетворении этого ходатайства. В
то же время обвинение само вправе назначать и проводить любые
ходатайства на всей досудебной стадии. Ходатайство же защиты о
проведении экспертизы может быть отклонено, а если защита по своей
инициативе получила заключение той или иной экспертизы, то она может
лишь ходатайствовать о приобщении материалов этой экспертизы к делу.
Суд, выслушав мнение сторон и заключение прокурора, в
удовлетворении этого ходатайства, как и любого другого, может
отказать. И это является еще одним подтверждением неравенства сторон
защиты и обвинения в уголовном процессе, закрепленного в
уголовно-процессуальном законе, а именно то обстоятельство, что
защитник заявляет ходатайство, а прокурор дает
заключение по заявленному ходатайству. То есть один равный
участник процесса обращается к суду с определенной процессуально
оформленной просьбой, а другой дает заключение на предмет
обоснованности и законности этой просьбы. Как правило, суд
уклоняется от своевременного рассмотрения таких ходатайств, как
просьба защиты об исключении документов из числа доказательств, если
они получены с нарушением закона. Таким образом, если
доказательства, представленные защитой, не принимаются судом, то они
отвергаются на стадии судебного следствия. А доказательства
обвинения, оспоренные защитой со ссылкой на их недопустимость, не
только остаются в материалах дела, но и учитываются в общей массе
доказательств в совещательной комнате при вынесении приговора. И
только на этой стадии суд может (если захочет) отвергнуть их.
Судебное следствие в соответствии с законом начинается с оглашения
обвинительного заключения. Фактически же происходит следующее: судья
начинает процесс с того, что сам полностью оглашает обвинительное
заключение, все доводы и доказательства обвинения. У публики,
сидящей в зале, часто возникает ощущение того, что суд уже все
решил, и возникает вопрос о том, зачем же нужен сам процесс
судебного разбирательства. При таком положении вещей это трудно
объяснить и публике, и народным заседателям. Представляется, что для
действительного соблюдения равенства сторон на этом этапе
рассмотрения дела необходимо предоставить адвокату возможность
выступить для того, чтобы представить, как изложенные в
обвинительном заключении обстоятельства выглядят с точки зрения
защиты, и этим как-то определить основную идею позиции защиты. Но в
соответствии с нормами российского уголовно-процессуального
законодательства у защиты такого права нет.
Характерно для отечественного процесса и другое проявление
тенденциозности и предопределенности исхода дела — это так
называемый «обычный порядок исследования доказательств». Обычный —
это такой порядок, при котором сначала дает показания обвиняемый,
потом свидетели, а потом исследуются иные материалы дела. Иногда, в
случаях полного отрицания вины, более логичным может быть другой
порядок исследования доказательств: заслушать свидетелей обвинения,
изучить экспертизы (то есть исследовать все доказательства
обвинения), а уже потом допросить подсудимого. В действительно
состязательном процессе возможно, что при таком порядке исследования
доказательств сторона обвинения, поняв, что доказательств вины
недостаточно, откажется от обвинения еще до допроса подсудимого. В
условиях российской действительности такой поступок государственного
обвинителя представляется чем-то поистине фантастическим, но тем не
менее возможным. Однако российские судьи (справедливости ради надо
заметить, что не все) не любят отступать от традиций, от привычного
порядка судебного следствия.
«Обычный» порядок исследования доказательств, по мнению автора,
представляет собой не что иное, как перевернутый вверх тормашками
бутерброд или телегу, поставленную впереди лошади. Это значит, что
подсудимый должен дать свои показания до того, как прозвучат
обвиняющие его показания и будут исследованы выдвигаемые против него
доказательства. Такой порядок начисто отрицает принцип презумпции
невиновности и право на защиту в отношении избрания адекватной формы
и тактики защиты в зависимости от конкретных доказательств,
представленных в суде обвинением.
Что же
можно сказать о роли прокурора в российском уголовном процессе?
Хорошо известно, что есть дела, которые рассматриваются без участия
прокурора. Кто же в таком случае выполняет обязанности обвинителя?
Подсудимого обвиняет суд. Именно суд ставит вопросы, которые так или
иначе изобличают обвиняемого. Именно суд принимает на себя активную
роль, задает вопросы обвиняемому по существу предъявленного ему
обвинения. Судья в процессе без прокурора исполняет роль обвинителя,
причем с явным ущербом для роли судьи. И если он сегодня делает это
по делу Иванова, то завтра он это будет привычно делать и по делу
какого-нибудь Сидорова, где прокурор, возможно, и будет номинально
присутствовать. И этот обвинительный уклон становится образом его
мысли, обычным строем его мышления и поведения. Если коснуться
вопроса о беспристрастности суда, то мы должны будем с грустью
констатировать, что судьи у нас не могут быть беспристрастными. Не
только потому, что в университете их еще по Вышинскому учили, но и
потому, что судье приходится «работать прокурором». А работая
искренне, добросовестно, как и подобает российскому судье, он
выполняет свой долг по изучению обстоятельств дела и установлению
«истины по делу»...
Заглянув чуть дальше, мы увидим, что в том случае, когда судья не
задавал изобличающих вопросов в первой инстанции, тогда в
кассационной инстанции возникают основания к отмене приговора, так
как ст.ст. 342 (1) и 343 УПК РСФСР в качестве такого основания
предусматривают односторонность или неполноту судебного следствия.
Используя эти нормы, вышестоящие суды всегда могут отменить мягкий
или оправдательный приговор, что очень часто и происходит в тех
редких случаях, когда по делу выносится оправдательный приговор. Эти
нормы возлагают на судью первой инстанции обязанность по полному
исследованию доказательств, а ст. 20 УПК РСФСР обязывает суд наряду
с прокурором, следователем, дознавателем «выявлять... уличающие
обвиняемого... и отягчающие его ответственность обстоятельства».
Если судья не исследовал полно, всесторонне всю совокупность
обвиняющих доказательств и, более того, не выявил их,
его оправдательный приговор будет отменен, тогда как заботиться о
полном надлежащем представлении обвиняющих доказательств должна
сторона обвинения. Таким образом, ст.ст. 20, 343 и другие нормы
содержат положение, которое по существу в завуалированной форме
возлагает на судей несвойственную им обвинительную функцию под видом
полного, объективного и всестороннего исследования
доказательств.
Право
на кассационный пересмотр дела, вообще на апелляцию, на обжалование
приговора и новое повторное рассмотрение дела — это не право,
которое защищено ст. 6 Европейской Конвенцией. В Российской
Федерации этим правом может воспользоваться любой осужденный, вопрос
лишь в том, насколько эффективна эта процедура. Привычным является
то, что в кассационной инстанции дела часто рассматриваются за
несколько минут. Здесь следует иметь в виду, что если закон страны
предоставляет всем право на кассационное рассмотрение дела, то это
право должно реализовываться в условиях, соответствующих требованиям
справедливого суда, установленных ст. 6 Европейской Конвенции.
Что
представляет собой кассационная инстанция? Следует признать, что
процедура этого судебного разбирательства крайне формальна, а
выносимые определения по большей части исключительно кратки,
поверхностны и редко отражают анализ всех доводов, приводимых
субъектами обжалования. Только в последнее время осужденные получили
право присутствовать при кассационном рассмотрении его дела судом.
Достоверность протокола судебного
заседания как необходимое
условие справедливого суда
В
российской судебной системе существует постоянный и общий дефект,
порок, превращающий процедуру кассационного рассмотрения в пустое
времяпрепровождение. Наверное, это сугубо российское явление,
которое губит всю процедуру кассационного рассмотрения. И этот
вопрос следует рассматривать в совокупности с проблемами,
существующими по вопросу фиксации хода судебного процесса с точки
зрения УПК РСФСР.
Основным документом по делу является протокол судебного заседания.
Но если по гражданскому делу человек может явиться в суд и подать
замечания на протокол судебного заседания, поскольку считает его
неправильным, то по уголовному делу человек, как правило, находится
в тюрьме, а адвокаты часто не знакомятся с протоколом, что является
большим упущением. Ст. 264 УПК РСФСР вообще не обязывает записывать
в протокол все, что происходит в судебном заседании. Секретарь
записывает только основные моменты. А секретарь — это семнадцати-
или двадцатилетняя девочка. Ее возраст, положение, интеллектуальные
способности не позволяют ей выбирать, что отражать в протоколе
судебного заседания, а что нет (не говоря уже о том, что для
обеспечения достоверности этого документа фиксировать в протоколе
следует все!). Впоследствии кто-то более умный и сообразительный за
счет неопытности секретаря и несовершенства способа записи имеет
возможность манипулировать этим протоколом и подгонять протокол под
вынесенный приговор. И подчас после приговора вписываются слова и
строки, переписываются целые страницы, а то и весь протокол. Эти
двое — судья и секретарь, — строго говоря, совершают уголовное
преступление, преступление против правосудия, находясь в сговоре,
потому что они между собой решают, что в протокол дописать, а что
слегка изменить. И это не обязательно следствие злого умысла, но
подчас неправильно понимаемые интересы правосудия. Бесспорным
является утверждение о том, что интересам правосудия отвечает только
точная фиксация хода процесса и всех показаний, данных в судебном
заседании, без каких-либо сокращений и перефразировок. Общеизвестно,
что каждое слово в уголовном деле является исключительно важным, и
даже небольшое редактирование текста может привести к полному
изменению смысла сказанного. Достоверным может являться только такой
протокол судебного заседания, который с абсолютной точностью
фиксирует весь ход судебного разбирательства. Даже малейшее
изменение протокола должно влечь за собой признание такого протокола
недостоверным.
Иначе
говоря, если нет реальной фиксации судебного процесса, то такое
судебное разбирательство при всех обстоятельствах не может быть
признано справедливым. Во всяком случае, оно будет несправедливым в
кассационной инстанции, так как судебная коллегия не рассматривает
дело вновь, не допрашивает свидетелей и располагает лишь протоколом
судебного заседания. Если он неполный, недостоверный, значит, члены
судебной коллегии введены в заблуждение по поводу существа того, что
происходило в суде первой инстанции.
Иногда
процессы могут длиться несколько месяцев, при этом многие судьи
утверждают, что замечания на протокол в порядке ст. 265 УПК можно
принести только по окончании всего процесса. Однако через несколько
месяцев участники процесса уже не помнят, что говорили свидетели,
так как подлинных записей процесса нет. А многие судьи, невзирая на
возражения защиты, запрещают ведение аудиозаписи в ходе судебного
разбирательства. Такая практика противоречит действующему
постановлению Пленума Верховного Суда СССР от 5 декабря 1986 г. «О
дальнейшем укреплении законности при осуществлении правосудия», п.
11 которого гласит: «Устранить факты воспрепятствования лицам,
присутствующим в зале суда, в ведении записей по ходу судебного
процесса. ...Фото-, кино- и видеосъемка в зале суда могут
производиться только по разрешению председательствующего по делу». В
настоящее время судьи все чаще, осознавая свою бесконтрольность,
препятствуют участникам процесса в ведении аудиозаписей судебного
заседания. Таким образом, обеспечить подлинность записей протокола
мы не в состоянии. Поэтому каждое дело, где мы сомневаемся в
подлинности протокола, по нашему убеждению, может быть предметом
рассмотрения в Европейском Суде в части нарушения ст. 6 ЕКПЧ.
Защитники, по нашему убеждению, обязаны изучать протокол, подавать
на него замечания, это поможет доказать отсутствие справедливого
судебного разбирательства, отсутствие достоверной фиксации судебного
разбирательства. Судья во всех случаях, даже если он не согласен с
замечаниями защиты, обязан приобщать их к делу.
Рано
или поздно придется перестраивать всю систему фиксации судебного
заседания, вводить записывающее оборудование. Понятно, что это все
дорогостоящие меры. Но справедливое правосудие вообще стоит дорого.
Дешевое же правосудие, как известно, обходится нам дороже. И будет
обходиться в прямом смысле еще дороже с учетом права Европейского
Суда назначать существенные материальные компенсации за нарушения
прав человека, в частности, права на справедливый суд. Поэтому
российские юристы с нетерпением ожидают первых решений Европейского
Суда, связанных с вопросами достоверности протоколов судебного
заседания, но, не дожидаясь этих решений, необходимо менять и закон,
и практику ради обеспечения действительного правосудия.
|
|
.gif){kind=spacer}
This
site is copyright © 2002-2003 Lotos
